Никогда не взрослей!

Кажется, меня не было сорок минут, но вот я здесь, и такое ощущение, будто я никуда не уходил. Мне пришлось стоять в очереди за людьми, которые явно не думают о своем здоровье. Они накупили столько вредных продуктов, что не удивлюсь, если их в скором времени сразит какая-нибудь болезнь. Кассир пожелала мне приятного дня. И я честно скажу, мне приятно. Она еще напевала такую дурацкую песенку, знаете, забывайте забывших вас, забывайте забывших вас. Глупая песня. Но сегодня было, скорее, исключение, обычно она такой доброй не бывает. По правде говоря, я был в нее влюблен уже давно, и для меня плохо она никогда не выглядела, разве что когда была без меня. Одна. Ну, или с каким-нибудь болваном. Да, я иногда говорил про себя, когда было особенно плохо, когда она меня вовсе не замечала, я говорил: ты ведь будешь чувствовать то, что чувствую я. Мне тебя жаль… И тогда мне становилось легче. Это очень плохо. Я всегда думаю об этом. Но и это присуще всем влюбленным. Вообще, я никогда, никогда не врал. Я всегда желал ей в ответ приятного дня, хоть понимал — она будет ненавидеть всех людей уже через час. Но это ее работа. Она выбрала свой ад сама. Ад? — спросите вы. Да, именно ад. Ибо слишком много людей — это всегда ад.

В каком-то смысле я живу в раю. У меня собственная квартира и я один. Последние пару лет я один всегда, и это уже мало напоминает рай. Я поневоле сам начинаю искать встречи с ними. Мне нужно, чтобы меня увидели, услышали, чтобы поняли, в конце концов… Всем нужно, чтобы их поняли. Если тебя не понимают, получается, ты зря живешь на этой планете. Но каждый уверен в своей исключительной роли, с которой он пришел в этот мир.

Наверно, я дождусь вечера и выйду на прогулку подышать свежим воздухом в парке. День я закончу просмотром какого-нибудь фильма — выберу что-нибудь постарее, где самую сильную любовь поначалу не замечают и противятся ей. Точно, как у меня. А сейчас мне надо сделать себе завтрак, потому что уже половина двенадцатого, а я все еще не завтракал.

***

Однажды наступил один особый день 1982 года, мы с Фрэнки гуляли недалеко от города возле старого заброшенного депо, о котором давно всеми было забыто. Подул сильный ветер, и поднялась страшная пыль, я успел закрыть лицо руками, но Фрэнки не заметил надвигающейся стены из пыли и она забрала его к себе в плен. Когда эта стена унеслась, он начал чихать и кашлять. Он протер глаза, и мы пошли дальше. На его черной футболке остались следы мелкой пыли, которая падала на землю. Он покашливал еще некоторое время, но мы подошли к небольшому ручью и уселись возле него.

— Слушай, Рэй, — сказал Фрэнк, — зачем мы сюда пришли? Ты же знаешь, мои родители не любят, когда меня долго нет дома.

— Брось Фрэнки… Мы что-то найдем здесь. Ты ведь хочешь здесь что-то найти, верно?

— А что можно здесь найти, кроме пыли?

— Что-то очень интересное. То, что не хотят, чтобы его увидели.

— Почему ты так уверен, Рэй?

— Я чувствую это.

Я встал, и начал было идти, но Фрэнки меня остановил.

— Подожди, — сказал он, — я отхлебну немного воды.

Я снова сел и стал ждать, пока Фрэнки напьется.

— Черт! Она совсем холодная. Мои зубы! Черт!

— Я знаю, что она холодная, — сказал я, — а зубы твои болят, потому что в них слишком много дырок. Сколько шоколадок ты сегодня слопал?

— Одну.

— Только одну? Не ври мне, Фрэнк!

Я слегка толкнул Фрэнка, и он вцепился в меня. Мы начали возню и вскоре оказались на земле. Из-за локтя Фрэнка у меня из носа брызнула кровь. Она капнула на мою красную футболку, но была почти не заметна. Только краешек белой полоски выделялся и мог привлечь внимание, поэтому, когда мы перестали, я снял футболку и смочил ее в холодной воде. В ней кровь тут же отстиралась.

— И что теперь? — спросил меня Фрэнк, все еще сидя на земле под палящим солнцем.

— Не знаю, — ответил я, — наверно, нам стоит вернуться к тому заброшенному месту, — я указал рукой на заросшее травой и обезображенное временем старое депо.

— Ну, хорошо. Только не смей больше шутить над моими зубами, ясно?

— Ладно, Фрэнк, идем скорей!

Фрэнк поднялся, и мы пошли обратно. Под ногами была сухая земля и кое-где пробивалась зеленая травка. Когда взобрались на территорию этого жуткого места, мы тут же пошли к ржавому поезду, Фрэнк провел по нему железным прутом и тишину пронзил жуткий скрежет.

— Хватит, Фрэнк! — сказал я, прикрыв уши.

Но Фрэнк не услышал.

— Фрэнк, перестань! — сказал я еще раз, дернув его за руку.

— Рэй, что это ты делаешь?

— Перестань, Фрэнк! Этот звук меня просто с ума сводит!

— Это всего лишь железный прутик… — сказал Фрэнк.

— Дай его сюда! — я выхватил из рук его дурацкий металлический прутик и выбросил изо всех сил, как можно дальше. Мы оба с изумлением смотрели, как он поднялся высоко вверх, и угодил в грязное окно длинного сооружения, куда раньше заезжали поезда.

— Ого! — сказал Фрэнк и посмотрел на меня. Его челюсть отвисла, и стали виднеться его желтые зубы. Он их никогда не чистил, поэтому к Фрэнку лучше было особо не приближаться.