Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Генри ждал, заложив руки за спину, кипя от гнева, но стараясь не обнаружить его, и, когда Саймон с ним поравнялся, он повернул назад и зашагал с ним рядом. Джимми двинулся было следом, но Генри сказал:

— А ты домой.

Малыш открыл уж рот, но не успел ничего возразить — Генри сердито махнул рукой в сторону дома, и Джимми поплелся туда по траве. У порога он заплакал.

— Чем вы там занимались? — отрывисто спросил Генри.

Саймон покраснел, как дитя, и протянул ему деревяшку. Буквы были выведены с нажимом, как надпись на школьной доске: БОГ ЕСТЬ ЛЮБОВЬ. Вокруг узор из завитушек.

Генри не сказал ни слова. Они приблизились с черного хода к закусочной, и Генри прошел вперед и распахнул перед Саймоном дверь. Саймон заколебался, как-то испуганно взглянул на Генри, повернув к нему подергивающееся от тика лицо; потом вошел. Мать Кэлли в дальнем конце стойки наполняла горчичницы.

Младший полицейский смахивал на итальянца, красивый, с резкими чертами лица. Старшему было, наверное, лет пятьдесят, живот объемистый, а личико тощее, съёженное. Оба сидели без шляп. Саймон подошел поближе, облокотился о стойку, щуплый, в мешковатом пиджаке, обвисших на заду брюках, и выжидательно глядел на полицейских. Он казался очень маленьким, когда стоял вот так, нахохлившись, как дряхлый старичок, и подогнув ноги внутрь коленями. Полицейский, который сидел к нему ближе, молодой, сказал:

— Садитесь, Саймон. — Саймон взобрался на табурет.

Генри тоже подошел к стойке и остановился, скрестив руки на животе и глядя в пол. Гнев его начинал остывать. В чем-то он был несправедлив, несомненно. Ну не смешно ли злиться, когда старик внушает ребенку, что бог есть любовь? Вероятно, он завелся от слова «покаяться». Если так, то это еще смешней. Что означает «покаяться» для двухлетнего малыша? Или, может быть, его рассердило, что они оказались за гаражом? Но Саймон в этом в общем-то не виноват. Джимми бегает за ним повсюду, и ведь, собственно, он сам и Кэлли поощряли эту дружбу. Генри еще сердился, но одновременно ему было совестно. Затем его внимание привлекли слова полицейского:

— Что случилось перед тем, как вы пошли на работу в тот вечер, когда загорелся ваш дом?

— То есть как это? — спросил Саймон. Он как бы просил подтверждения, что вопрос этот и впрямь существен, прежде чем возьмет на себя труд припоминать.

— Просто расскажите нам все, что произошло в тот вечер, — сказал второй полицейский.

Саймон прикоснулся тыльной стороной руки ко лбу.

— Я поужинал, — сказал он.

Младший полицейский раздраженно произнес:

— Насколько нам известно, в тот вечер вы поссорились с женой.

Саймон недоуменно взглянул на него, потом на Генри.

— Да нет, — сказал он. — Вовсе нет. — Губы его задергались в улыбке. Мать Кэлли стояла не двигаясь и смотрела в окно, а Генри вдруг охватил ужас.

— У вас бывали прежде разногласия с женой?

Саймон, кажется, не понял, и второй полицейский спросил:

— Как вы ладили с женой, Саймон?

— Мы с ней никогда не ссорились, — ответил Саймон.

— Мы говорили с вашим сыном Брэдли, — сказал младший полицейский. Затем небрежно: — Насколько мы могли понять, вы его временами поколачивали, пускали руки в ход.

Саймон покраснел и промолчал. Он оперся локтями о стойку и то сжимал, то разжимал кулаки.

— Это правда? — спросил полицейский.

У Генри вспотели ладони. Теперь он готов был усомниться в том, за что еще пять минут назад готов был ручаться. Почему они устроили ему этот допрос прямо тут, на глазах у посторонних?

— Он согрешил, — сказал Саймон. Сказал так тихо, что, пожалуй, его не расслышали, и он откашлялся и еще раз повторил свой ответ.

— Согрешил? — Полицейский как будто впервые услышал это слово.

Саймон промолчал, и полицейский неприязненно сказал:

— Поговорим теперь о вашей дочке, Саймон. Ваш сын рассказывает, вы ее запирали в сарае и держали там по нескольку дней. — Он подождал ответа. — Это правда?

— Нет, не несколько дней, — прошептал Саймон. Он продолжал сжимать и разжимать кулаки.

— Но вы запирали ее в сарае?

Саймон не ответил.

— Она плакала, Саймон? — Этот вопрос задан был не без иронии. Потом: — Она орала там, в сарае, целыми часами?

— Пусть господь простит… — начал он отрешенно. Прошла минута, никто ничего не сказал.

Младший полицейский внимательно смотрел на руки Саймона.

— Из-за чего вы в тот вечер повздорили с женой?

Саймон помотал головой:

— Мы с ней не ссорились.

— Ваши соседи говорят…

— Лжесвидетели! — На миг его глаза рассерженно сверкнули, но он тут же овладел собой.

Старший спросил:

— В чем она согрешила, Саймон?

Саймон опять помотал головой. Он побледнел, он лихорадочно ломал руки, но подбородок упрямо выдавался вперед.

— Чего ради они стали бы лгать… ваш сын, соседи? — сказал младший полицейский. — Разве им не все равно?