Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

— То есть еще как чудно! Ты знаешь, какая вещь есть у каждого из них, до единого? Зеркало. Сунь человека на необитаемый остров, и он первым долгом разыщет там чистую лужицу, чтобы посмотреть на свое отражение.

Он сказал это с горечью, и Генри смущенно рассмеялся. И тут же закрыл рукой лицо.

— Что с тобой?

— Да ничего, — ответил он.

Забыл, совершенно забыл. Вот он сидит тут целых десять минут и ни разу о ней не вспомнил, даже не удосужился подумать, назло ему или серьезно она крикнула: «Я люблю другого!» Тогда ему казалось, между тем местом, где он стоит, и кроватью, на которой лежит Кэлли, пролегает бесконечно долгий путь. Он стоял беспомощный, втянув голову в плечи, такой старый, словно все человеческое уже утратило для него смысл. Может быть, она действительно его не любит. Ведь существует еще и сейчас Уиллард Фройнд. И надеяться человеку не на что. Может, иногда и придет к тебе долгожданная удача, но особо радоваться ей не стоит, твердо рассчитывать можно только на то, что в один прекрасный день у тебя выйдет из строя сердце. Его руки сжались в кулаки.

Джордж, не спускавший с него глаз и, наверно, угадавший его мысли, сказал:

— Ты, я вижу, устал как собака.

Он опомнился. Подошла официантка. У нее было длинное, рябоватое лицо, губы накрашены розовой помадой. Девушка зазывно улыбнулась Джорджу, и, когда она отошла, Генри сказал, не поднимая глаз:

— Ты ей понравился. Ты бы на ней женился.

Джордж усмехнулся.

— Пуганая ворона куста боится.

— Нужно же тебе на ком-то жениться, — сказал Генри. — Кроме шуток. И Кэлли то же говорит.

Такой реакции на свои слова он не ждал. Несколько минут Джордж молчал и сидел как каменный, потом вдруг смял сигарету и встал.

— Давай-ка трогаться. — При этом он усмехнулся, но за всю дорогу до больницы не произнес ни слова.

Дежурная сестра сказала:

— Мистер Сомс, вы можете пройти в родильное отделение. Доктор Костард вас повсюду ищет.

Генри облизнул губы и направился к двойным дверям. Джордж подмигнул, когда он обернулся. Джордж примостился в темном уголке, рядом с журнальным столиком. Его глаза, глядящие на свет, блестели, словно у совы. Лицо стало серым, как пепел.

В родильном отделении Генри с трудом удержался, чтобы не спросить у дежурной сестры, остался ли в живых хоть кто-нибудь, жена или ребенок, но только выжидательно склонился к ней, что есть сил сжимая одной рукой другую.

— Вы можете увидеть вашу жену, — сказала дежурная. Тогда он понял, что если кто-то из двоих умер, то это ребенок, а Кэлли жива; но сразу же себя одернул. Сестра ведь этого не говорила. А потом его проводили в палату, и почему-то он сразу понял — хотя она лежала неподвижно, словно без сознания, — что Кэлли жива. У кровати были подняты перила. Покойникам перила не нужны. Сестра сказала:

— Без кесарева обошлось. Сделали надрез и наложили щипцы.

— Ребенок жив? — спросил Генри.

Сестра улыбнулась лукаво, как кошка.

— Там сейчас идет уборка.

Он хотел еще раз повторить вопрос, но сестра ушла.

Кэлли приоткрыла глаза и смотрела на него. Он к ней наклонился.

— Доктор, — проговорила она хмельным, журчащим голосом. — Генри все еще не пришел?

Он так и застыл, изумленный, чувствуя, как холод пробегает по спине.

Ее пальцы зашевелились, словно она хотела ухватиться за его руку, но она была еще слишком слаба. Она сказала:

— Вы были так добры к нам, ко мне и к Генри. Все были очень добры. Я прошу вас, передайте Генри… — Она улыбнулась, безучастно, будто и впрямь умерла, отлетела куда-то, где стала для всех недоступна, и прошептала: — Доктор, мой муж хороший, добрый человек. Передайте ему, что я так сказала. Передайте ему, я сказала это во сне. — Она снова улыбнулась, загадочно, неожиданно хитровато, и ее глаза закрылись. Генри озадаченно моргнул.

А потом рядом с ним оказался док Кейзи, он вел его сквозь ослепительный солнечный свет мимо увядших сухих растений к застекленной стене, за которой виднелись детские кроватки.

— Док, — Генри всхлипнул; он совсем растерялся, дрожал и дергал себя правой рукой за левую.

— Не хлюпай, — рявкнул док. — Можно подумать, это первый оголец, родившийся на свет божий. Уж не Каин ли? Смотреть на тебя тошно.

Сестра сказала:

— Мальчик, мистер Сомс. Очень, очень крупный мальчик. Девять фунтов, одна унция.

У ребенка были по-монашески сложены ручки, прямоугольный, как у Кэлли, рот. На щечках остались следы от щипцов, одно ушко почернело и вздулось. Деформированная безбровая головка. Рот разинут в плаче, трясутся губки.

— Ну? — рявкнул док Кейзи и подтолкнул Генри под локоть.

Генри прислонился лбом к стеклу, в его груди пылало пламя. Сквозь стекло он слышал голос ребенка. А потом он ничего уже не видел, он плакал, и все вокруг задвигалось, закружилось.

— Он прекрасен, — сказал Генри. Слезы сбегали вниз по щекам, он чувствовал их вкус. — Он прекрасен. Господи Иисусе.

7