Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Кэлли улыбнулась, чтобы не заплакать. Если кто удирает в последнюю минуту перед свадьбой, то предполагается, что не невеста, а жених. (Вот она тихонько выскользнула, представила она себе, из погреба — а в погреб можно незаметно пробраться из кладовой, — вот осторожно затворила дверь погреба, прошмыгнула к сеновалу, а оттуда побежала к лесу, придерживая на ходу шлейф подвенечного платья и приподнимая юбки.) Генри Сомс, тот, конечно, не убежит. Сейчас он ждет в церковной раздевальне, обливается потом, полузадушенный тугим воротничком, нервно дергает себя за верхнюю губу, то и дело вытирает лоб, кивает и улыбается каждому, кто к нему обращается, что бы они ему ни говорили. Тетя Анна, наверное, уже за органом, наигрывает потихоньку свои любимые старинные гимны, жмет ногами на педали и играет медленно-медленно, вглядываясь в ноты и от напряжения стиснув губы, будто в них зажаты булавки. Шаферы вводят гостей в церковь и показывают, кому куда встать — по одну сторону друзья и родственники жениха, по другую сторону — невесты. Роберт Уилкс переоблачается, собираясь занять свое место в хоре певчих. За церковью ребята Гриффитов. Джон Джонс и Бен Уильямс — а возможно, даже кузен Билл и кузен Дунк — привязывают к автомобилю Генри старые ботинки, консервные банки, делают разные надписи, а то и похуже того. Кэлли снова улыбнулась. Генри любит свою машину, потрепанный, старинный драндулет. Он любит ее так же нежно, как дядя Грант любит свою — крытую, светло-кремового цвета. Когда новобрачные выйдут из церкви, и на них посыплется рис и конфетти, и невеста приготовится швырнуть букет, первое, что увидит бедняга Генри, будет его машина, предмет его великой гордости — ее специально притащат сюда с того места, где он ее поставил. Бесстыдно выставят напоказ, осквернят благородную старомодную прямоту ее линий серпантином и вульгарными плакатиками (на одной машине как-то написали: «Пусть после захода солнца забьет горячий источник»), и Генри охнет, хотя все время знал, что, несмотря на все старания Джорджа, все произойдет именно так; тем не менее это его ошеломит, потрясет до глубины души, вселит такое чувство, словно огромную часть его жизни отодрали от него и затоптали в грязь. Он окаменеет, вперив в машину взгляд, полный недоверия и печали. «А потом? — подумала она. — А потом он улыбнется».

Грузовик булочника все еще стоял за углом дома, и мужской голос громко говорил: «Леди, наплевать мне, кто их подпишет, пусть хоть новорожденный младенец, но квитанции должны быть подписаны все до одной, на то и существуют заказные поставки». Голос тети Джоан произнес: «Не вздумай ничего подписывать, Присцилла. Нельзя подписывать квитанции, не проверив товар». Мужской голос сказал: «Так проверьте. Я вам что, мешаю?» Тетя Джоан сказала: «Может, у него там одни булыжники лежат. Может быть, он вор и явился украсть драгоценности».

Когда показался зеленый «бьюик» дяди Джона (он словно вдруг из воздуха соткался и, вихляясь, пополз по подъездной дорожке к дому), у Кэлли закружилась голова. В то же мгновение в дверь тихонько постучали и детский голос — голос Линды — окликнул ее.

— Кэлли, — сказала она, — твоя мама сказала: пора.

3