Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Он замер, ослабев от страха, колени у него тряслись. Кое-как справившись с собой, он бросил сигарету и обернулся. Генри вылезал из машины, ухмылялся и кричал:

— Уиллард, чертяка!

С крылечка лавки на него смотрели Кэлли и Джеймс, маленькие, изящные, как статуи святых.

Удивляясь собственному самообладанию, Уиллард приветственно вскинул руку и помахал, а потом, не думая, даже улыбнулся. А потом — кто знает, почему — он повернулся к ним спиной и бросился бежать, прекрасно сознавая дикость своего поступка и в то же время ног под собою не чуя от радости. Они его простили. Ну еще бы! Разве даже сам он — даже Норма, если уж на то пошло, — не простили бы на их месте? Он бежал, гулко топая по утрамбованному снегу. Взбежав на склон и скрывшись за поворотом, так что деревья заслонили его от глаз Генри Сомса, он постепенно перешел на шаг и, продолжая улыбаться, думал: «Такая глупость, боже мой, и столько лет! Ночной кошмар, нелепый бред, жалкое и печальное видение из Платоновой пещеры!» День был яркий, поразительно теплый, отшагать пешком три мили до дому ничего не стоило. Он прошел по мосту, сам не заметив, как он спешит. «Я сошел тогда с ума, — думал он пораженный. — Все так просто! Нужно запомнить это на всю жизнь. Что бы ни случилось, нужно всегда это помнить». Он обещал матери что-то для нее купить, если зайдет в лавку Луэллина. Питьевую соду, что ли?

Но вот сзади послышался шум догонявшего его автомобиля Генри Сомса. Разумеется, они предложат его подвезти. Деваться некуда, и спрятаться негде, а если побежать к лесу, они увидят и подумают, что он спятил. Уиллард засмеялся, покраснел, так что щеки его залил девичий румянец, а потом повернулся к ним лицом и вскинул руки вверх: сдаюсь. «Форд» подъехал к нему, лязгая и урча, как Цербер, охраняющий врата рая.

— Уиллард, старина, ах ты курицын сын, — сказал Генри Сомс.

VIII. МОГИЛА

1

Все утро на кладбище, через дорогу, ниже того места, где они охотились, стоял серый грузовик и рядом с ним двое мужчин копали могилу. Присаживаясь передохнуть на камень или останавливаясь, чтобы помочь мальчугану перезарядить винтовку, Генри Сомс задумывался над тем, кому же она предназначена, эта могила. Ведь хоронят, скорее всего, знакомого — этим кладбищем пользуются только окрестные жители, — но ему никак не приходило в голову, кто бы это мог быть. Генри Сомс всегда одним из первых узнавал о рождениях и смертях, отчасти потому, что держал закусочную (он иногда по старой памяти так называл ее, хотя большая вывеска на фасаде нового здания гласила «ресторан», и называлась она теперь не «Привалом», а «Кленами», Кэлли утверждала, что так элегантнее), главным же образом потому, что Генри Сомс был такой уж человек — жил жизнью своей округи, как старая дева, и все события принимал близко к сердцу. Может быть, это мать Чарли Бенсона, подумалось ему, и он бессознательно снял шапку и с минуту простоял в задумчивости прижимая ее к животу и глядя вниз. Ей девяносто семь, в любое время можно ждать конца. Странно только, что он об этом ничего не слышал. Пожалуй, стоит на обратном пути подойти туда и спросить у людей, копающих могилу.

Это были настоящие, наемные могильщики, не родственники и не друзья покойного. Они натянули тент от солнца и работали неторопливо, методично. Небо было ярко-синее, как в разгар лета, к западу протянулись длинные, полупрозрачные перистые облака, и багровеющие клены стояли неподвижно, как бывает только во сне. Тень под деревьями казалась заманчиво прохладной (здесь, на открытом месте, солнце пекло, как в середине августа), и Генри вспомнил о ручье, невидном оттуда, где он сейчас стоял, и ему захотелось пить. Посидеть на прохладной и гладкой надгробной плите тоже было бы неплохо.