Ник Хоакин: художник и мыслитель

Ника Хоакина по праву называют первым крупнейшим писателем на Филиппинах. Истинный художник слова, он в то же время и оригинальный мыслитель, выдвинувший своеобразную концепцию культурно-исторического развития Филиппин. Разумеется, не за одни концепции ценится писатель, сами по себе они не гарантируют места на литературном Олимпе. Не следует также полагать, что Хоакин сначала выработал философскую доктрину культурной истории, а затем принялся за ее художественное воплощение. Отнюдь нет, она вырабатывалась в процессе художественного творчества, вытекала из него — художник шествовал впереди мыслителя. Тем не менее полезно предпослать анализ его культурно-исторической концепции рассмотрению его творчества, так как она является тем стержнем, который пронизывает достаточно разнородные произведения, предлагаемые здесь советскому читателю. Два романа, пьеса, рассказы образуют некое идейное единство, представляют собой «авторское послание», адресованное и соотечественникам, и мировому читателю. Сердцевина этого послания — ответ на вопрос, кто же такие филиппинцы.

Начнем с того, что сама озабоченность вопросом «кто мы такие?» свидетельствует о том, что в этой сфере не все благополучно. Она заставляет предположить, что носители культуры, задающиеся этим вопросом, не находят точки опоры, сбиты с нее ударом извне, расшатавшим прежние устои. Несомненно, для Филиппин таким ударом была колонизация их сначала Испанией, а потом США, притом сопровождавшаяся также и культурной экспансией. Но филиппинцы не могут просто сказать: давайте устраним все принесенное из-за рубежа, возродим свои исконные ценности. Потому что исконные ценности филиппинцев — это ценности человека родового строя, и они «не работают» в современных условиях, хотя в них и заложен потенциал, заслуживающий сохранения и поощрения. Культурологи дают обычно трехъярусную структуру филиппинской культуры: исконная основа, проявляющаяся в области межличностных отношений, испанские наслоения, наиболее отчетливо сказывающиеся в сферах религиозной и художественной (музыка, танцы, архитектура, словесность), и американские напластования (юриспруденция, нормы политической жизни, деловые навыки). Деление это весьма условно, но все же соответствует какой-то реальности. Важно отметить, что простой филиппинец вовсе не ощущает «трехслойности» своей культуры — он просто живет и не задумывается, почему он поет песни, похожие на песни далекой Андалусии, почему пляшет хоту и фанданго или почему на выборах политические боссы гоняются за его голосом. Ему все это представляется в порядке вещей. Интеллигенция же, в том числе художественная, сосредоточивает основное внимание на оппозиции «Запад — Восток». И применительно к Филиппинам такая оппозиция вовсе не бессодержательна, пусть даже она недостаточно глубоко вскрывает диалектику процессов, происходящих в филиппинском обществе. Для филиппинских культурологов вопрос стоит так: что надо отсечь, что сохранить, как преобразовать культурное наследие?

В том, как они его решают, нередки крайности. Нередки призывы вообще отсечь все «нефилиппинское» — даже ценой обеднения всей филиппинской культурной жизни. Согласиться с такими призывами нельзя, хотя понять их можно. Труднее понять левацкие лозунги, требующие уничтожить вообще всю существовавшую до сих пор филиппинскую культуру (в том числе и ее исконные элементы) как «ложную», «извращенную», «насквозь прогнившую», из которой абсолютно ничего не может пригодиться филиппинцам в будущем, а оно, как можно судить, видится экстремистским ниспровергателям как сплошные руины и обломки, из которых они — и только они, а не народ — возведут прекрасное здание, народу же отведя роль не творца культуры, а послушного исполнителя предписаний. Призывы такого рода стали раздаваться на Филиппинах с конца 60-х годов. С огорчением приходится констатировать, что огульное отрицание всей предыдущей культуры, а заодно и нынешней культурной деятельности вылилось если не в самое мощное, то по меньшей мере самое шумное направление культуроведческой мысли Филиппин.