Ничья его девочка

Прихватил сотовый и пошел к двери… а мне не просто зарыдать хочется, а завыть. Какая же он сволочь… как же я его ненавижу. Ненавижууууу! Провернул ручку двери и вдруг обернулся.

— И запомни — ты моя! Выучи это как мантру.

Он вышел, и я чуть не разрыдалась уже в который раз после его ухода. Но вдруг ручка снова повернулась и Барский быстрым шагом вернулся обратно. Навис надо мной скалой.

— Скажи это, — скомандовал он.

Обхватил мое горло ладонью. Глаза сверкают и верхняя узкая губа подрагивает, словно он нервничает.

— Скажи, что ты моя девочка. — жадным поцелуем укусом в губы и снова смотрит в глаза. И я выдохнула, сама от себя не ожидая.

— Твоя…

— Моя девочка?

— Твоя девочка.

И воскресил. Всего три слова… а его ничья девочка ожила.

Ожила, чтобы умирать с ним постоянно и бесконечно. Осталась одна и ужасно не хотела идти в душ. Я хотела, чтоб на мне остался его запах, а во мне его семя. Какая-то глупая и чокнутая часть меня была все еще счастлива.

ГЛАВА 20

Я вернулась в тот дом, как он и велел. Вернулась уже в ином статусе для себя самой. И оказалось это не так уж и страшно смотреть на Светлану и понимать, что вчера ночью меня лишил девственности ее муж. Они снова стали как разные полюса она в своем мире, а он… Он теперь в моем. И нет этим мирам никакого пересечения. А его отпрыски вообще меня не волновали. Игнат избегал или мне это казалось, а Лариса не выходила из своей комнаты под видом очередной депрессии. Ее мамочка бегала к ней с чашками чая и сладостями, но судя по всему ее выдворяли прочь. И это добавляло мне презрения к ним… Если бы моя мама была жива я бы не посмела ей и слова плохого сказать.

Но они какие-то другие. Они словно жадные трутни, которые только жрут не принося никакой пользы. Иногда мне становилось до дикости странно, что Барский их отец.

В университет меня отвез Константин. Когда я увидела название не сразу поняла где я, а где да педагогика, но когда мне дали заполнять документы и я увидела факультет краска прилила к лицу и сердцебиение начало набирать скорость. Он подумал обо мне. Он знал, чего я хочу без того, чтобы я просила об этом. Это было первейшее открытие для меня, первейший ценный подарок от Барского. Я поступала на факультет хореографии. Ни разу не озвучив ему этого желания, зная, что он ненавидел мои танцы и сделал это ради меня.

И я была благодарна ему за то, что это не стало легко и просто. Барский лишь замолвил свое слово, но при этом мне нужно было сдать вступительные экзамены наравне со всеми. И это тоже было важно — своими силами. Доказать себе, что я могу и ему заодно. Я доказала и испытывала невыносимую гордость и чувство триумфа.

Когда приехала домой, набралась смелости впервые ему позвонить. У меня даже руки дрожали, когда секретарь переключала на Барского. Я ожидала, что сейчас мне скажут, что он занят или отключат звонок, но он взял трубку.

— Добрый вечер, Есения.

И сердце оглушительно взорвалось бешеным стуком. Я соскучилась по нему. За эти несколько недель так сильно соскучилась, что сил нет.

— Что-то случилось? — его голос такой красивый по телефону, такой бархатный, поставленный как у кинозвезд.

— Нет… то есть да. Я поступила.

— Я знаю.

— Я хотела сказать вам… тебе… спасибо.

— Слова — пустой звук. Поблагодаришь завтра лично.

— Ты… вы возвращаешься?

— Нет. Ты едешь ко мне благодарить и показывать, как ты соскучилась. Ты ведь соскучилась, девочка?

Он застал меня врасплох, я так разнервничалась от этих слов, что у меня задрожали руки.

— Очень…

— Вот и хорошо. Собирайся. Через час за тобой приедет машина.

— А… а что сказать, если Светлана спросит куда?

— Не спросит.

Сказал, как отрезал. И выключил звонок. Он всегда оставлял вот этот болезненный осадок недопонимания и недосказанности, решал, когда прекратить разговор, оборвать, не дав договорить. Ему не важно, что вы думаете, что вы еще не все выразили. Он закончил. Ему дальше не интересно.

И это очень сильно злило… но сейчас я предвкушала нашу встречу и с остервенением собирала сумку. Уже сидя в машине я смотрела на окна, отъезжая от дома. Светлана и правда не спросила куда мы едем. Она лишь смотрела вслед отъезжающей машине и в этот момент мне стало ужасно ее жаль, но лишь на мгновения. Потому что, если все так плохо она могла бы уйти от Барского. Освободить его от себя. Ведь надо быть совершенно слепой, чтобы не понимать — он уже давно не любит ее. Все кончено. Где гордость и где самоуважение?

Как легко говорить об этом, будучи восемнадцатилетней девочкой, у которой вся жизнь впереди и которая ни черта в ней еще не понимает. Я прилетела в другой город на самолете, потом меня снова забрала машина.