Ничей ее монстр

В машине мы опять оба молчали. Я смотрела в окно и чувствовала, как все опять замерзает внутри, а он, как всегда, смотрел впереди себя. В свой собственный мир. Нет, у меня замерзало не от его откровенности, не потому что он признался некоей Татьяне в том, что убил свою Девочку и ее ребенка, нет! Я это знала и так и приехала сюда, зная об этом… Замерзало, потому что я оказалась в каком-то цейтноте. В каком-то замкнутом пространстве, где не важно кто я и откуда взялась, где нет никаких шансов на иллюзии, где нет никакого будущего. Где Монстр признается в жутком преступлении и при этом он настолько в него погружен, что ничего вокруг не имеет больше значения. И мне хочется сказать ему, о том, что я жива и в то же время я боюсь… Боюсь, что он закончит начатое едва поймет, что мы оба не погибли, как он хотел. Ненависть тесно переплелась с аномальной любовью к чудовищу. А желание бежать от него чередовалось с какой-то идиотской надеждой… абсурдной и очень глупой. С теми самыми иллюзиями, которые все еще оставались у меня.

— Шокирована? — прервал молчание.

— А что вы хотите услышать?

— Правду. Я всегда хочу слышать правду.

— Думаю любой человек был бы шокирован.

— Но я спрашиваю не у любого человека, а у тебя. Ты шокирована? Не хочешь спросить почему?

— Нет.

Ответила я и опять отвернулась к окну…

— Правильно ведь причина не имеет значения для такого тяжкого преступления, верно?

— Зачем вы мне это рассказали?

— Хотел, чтоб ты знала какое я чудовище и не питала никаких иллюзий.

Да, он никогда не оставлял возможности помечтать, никогда не оставлял ничего светлого и прекрасного. Все и всегда предельно ясно и цинично насколько это возможно.

— А разве для вас имеет значение питаю я иллюзии или нет?

— Я еще не решил имеет ли. Когда решу ты об этом узнаешь первая.

Продолжает смотреть куда-то вперед и сжимает трость пальцами. Я ничего не спрашивала. Я не хотела ничего знать. Не хотела снова возвращаться мыслями в то жуткое прошлое, в ту боль, что пережила из-за него, в ту агонию. Я здесь не за этим. И я все еще не знаю зачем… ради чего рву себе душу и хожу по лезвию бритвы.

— Все еще хочешь, чтоб твой ребенок играл со мной в шахматы?

— Ну вы для нас не опасны. Вы ведь меня не любите.

Попыталась пошутить, но он даже не рассмеялся. Как будто не услышал и не понял меня. Потом вдруг повернулся ко мне и сказал:

— У меня есть для тебя подарок.

— Какой? — спросила, не удержалась.

Эта глупая и восторженная девочка все еще не сдохла внутри меня.

— В духе Монстра. Ничего особенного и романтичного. Но я все же думаю ты оценишь.

Мы подъехали к дому, и я собралась уйти во флигель, но Захар меня окликнул.

— А подарок? Пойдем посмотришь, что у меня есть для тебя. Не думаю, что понравится, но он весьма ценный… Можно сказать я подарил тебе еще одну жизнь.

Это было и любопытство, и какое-то ощущение полного опустошения после посещения кладбища. Я не понимала, что именно чувствую. Он признался одновременно и в любви, и в том, что убил меня… Убил и меня для него больше нет. Есть угрызения совести, есть отчаяние и муки, но по НЕЙ. По той, кто осталась в его мыслях, в прошлом… А я живая вряд ли смогу занять место себя же в прошлом. И признаться страшно… Я совсем его не знаю, он настолько непредсказуем, что моментами мне кажется он и правда закован в непроницаемую броню из льда.

Я шла следом за Барским и за его охранником. Мы обошли дом с другой стороны и Захар кивнул на дверь одного из складов. Когда ее открыли я от удивления прижала руки ко рту.

На пластиковом стуле сидел связанный скотчем Тимур. Заросший, с вшивенькой бородкой в три волосины на подбородке. Он уронил голову на грудь, слипшаяся челка упала ему на лицо, измазанное засохшей кровью.

— Узнаешь? Искал тебя. Денег даже предлагал. Знаешь за что? Чтоб я отдал тебя ему.

Я судорожно сглотнула и посмотрела то на Тимура, то на Барского. Парень вдруг поднял голову и выпучил глаза, один из них немного заплыл от гематомы. Увидев нас обоих, он отчаянно замычал.

— Ооо, малыш нас узнал, да?

Он подошел к Тимуру и наощупь нашел его голову, схватил за волосы и силой дернул назад. Тот застонал и дернулся всем телом вместе со стулом. Барский наклонился к парню. Ледяные глаза не выражали абсолютно ничего.

— Ну как все еще не вспомнил, кто тебе рассказал где она находится? Кто привел тебя в этот дом, сученок?

Сдернул скотч со рта Тимура и тот судорожно начал хватать им воздух, а потом заорал:

— Никто. Никто не рассказывал. Сам нашел. Ее трудно не найти она же сучка ры…

— Заткнись тварь! — рявкнул Барский и надавил Тимуру на один глаз большим пальцем с такой силой, что тот заорал, а меня передернуло то ли от гадливости, то ли от жалости. Но не той от которой сжимается сердце, а от той что испытываешь за секунду до того, как задавит мерзкое насекомое, но при этом четко знаешь, что задавишь. Устинья говорила как-то, что внутри меня живет тьма. И иногда она протягивает свои щупальца и начинает пожирать то светлое, что ее окружало.