Ничего неизменного

Кровавая маска исчезла с лица Занозы, испарилась с бледной до прозрачности плоти. Глаза сверкнули синим, будто подсвеченные изнутри. Скрюченное тело развернулось пружиной, но Мартин успел раньше. Прыгнул вперед, поймал, всем весом придавил к земле. Тут же отдернул голову, уворачиваясь от щелкающих клыков, чуть не оглохнув от громкого, угрожающего рычания.

— Нельзя! Нельзя кусаться! Фу! — от радости, что все закончилось, мозги работать перестали, вот и орал первое, что приходило в голову. Если б Заноза не вырывался, если б его не нужно было удерживать изо всех сил, Мартин свалился бы тут же, рядышком, от смеха и облегчения. Хорошо еще, что в Занозе пока слишком мало крови, чтобы освободиться.

— Кровь давай! — прижимая бьющегося упыря локтем и коленями, он, не глядя протянул руку.

Виолет и Лэа, обе одновременно попытались сунуть ему в ладонь по бутылочке. Мартин схватил первую попавшуюся, зубами выдернул пробку, влил кровь в Занозу. Схватил другую бутылку.

На третьей клыки щелкать перестали, глаза больше не сверкали лазерными вспышками, и когда бутылка опустела, Заноза очень сердито, но абсолютно нормальным голосом попросил:

— Слезь с меня. На мне только девушкам лежать можно.

— Мне позвать мисс дю Порслейн? — уточнил Мартин, поднимаясь.

— Не согласится, — Заноза сам дотянулся до корзинки, вытащил очередную бутылочку и опустошил ее одним завораживающим глотком. Потом сфокусировал взгляд на вампирше и удивленно моргнул: — мисс дю Порслейн? Что вы тут делаете в таком виде?

В умении задавать нелепые вопросы в диких ситуациях, он мог дать фору кому угодно.     

— Лэа, — Мартин предоставил возмущенной и голодной Виолет самой объясняться со спасенным ею рыцарем, — давай еще раз. Мы уедем в Москву, и ты забудешь про Погорельского? Или ты забудешь про него, если я стану человеком? Или ты просто про него забудешь, а Москва и мой отказ от кафарха — это то, чего тебе хотелось бы?

Он не за это зацепился, а за слова «Занозу к себе заберем». Странно, казалось бы, не в них была суть. Они стали заусеницей, маленькой, почти неощутимой, но, зацепившись за них, радость от признания Лэа, от ее желания быть вместе, надорвалась и как-то… перекосилась, что ли. Заноза — не игрушка, не собака, не ребенок. Его нельзя «забрать» или «оставить».

Не в Занозе дело. В Лэа.  

В том, что Заноза не единственный, кого она воспринимает, как вещь, которой вправе распоряжаться.

Любит. Ценит. Будет беречь и защищать. Ничего не пожалеет, чтобы этой вещи было хорошо. Только доверять не станет, не сможет, даже не поймет, что это такое — доверие. 

— Нет, ну не просто, — Лэа нахмурилась, — Мартин, не начинай, а? Я скучала по тебе. Я же сказала… все уже сказала.

Да, ей всегда трудно было говорить о чувствах. Всегда казалось, что это слабость. А может, и не казалось. Мартин и сам не помнил, когда в последний раз признавался в любви к Лэа самой Лэа, а не Занозе. Не считать же тот злосчастный вечер в Алаатире.

Лэа не может брать, не отдавая. Не умеет принимать подарки. Не верит в них. Все снова упирается в это: в неумение верить и доверять. Она должна отдать что-то взамен на отказ от Тарвуда, отказ от кафарха, взамен на то, что Мартин будет с ней. Не примет его просто так. Никогда.

А отдавать ей нечего, кроме этого смертного, который ей и самой уже не нужен. 

Если бы только она поверила, хоть раз смогла бы поверить, все могло бы быть по-другому. 

— Ты делаешь уступку, и я делаю уступку, — сказала Лэа. — Твоя демоническая часть дорога тебе, хоть она тебя и убивает. Очень дорога. Я знаю, Мартин. Понимаю. Если ты откажешься от того, что так для тебя важно, я тоже откажусь. От такой же важной вещи. Это честно, — она протянула ему руку, как будто предлагая скрепить сделку, — все поровну, да?

— Погорельский — важная вещь? — спросил Мартин, улыбаясь.

— Конечно, важная.

— Он тебе нужен?

— Конечно, нужен. Не так как ты. Меньше. А я нужна тебе больше, чем твой демон.  

— Погорельский — важная вещь, он нужен тебе и он человек, — нет, улыбаться больше не получалось, хоть Мартин и старался. — Ну, так, Лэа, получается, что у тебя все уже есть. Пользуйся.

Краем глаза, стоя к ним вполоборота, он видел Занозу и Виолет в его плаще. Оба вампира старательно не смотрели в их с Лэа сторону. И, наверняка, слышали каждое слово. А Заноза еще и чувствовал все. Каждую эмоцию.

Спросить бы у него, Лэа сейчас так же больно? Но и так понятно, что нельзя и сравнивать. Лэа хуже. Она за свои двадцать восемь лет в первый раз призналась в любви. Она всю жизнь боялась боли, которая может последовать за признанием. И ничего, кроме боли, не получила.

Но как по-другому? По-другому — это та же боль, только растянутая во времени. Прежний Мартин согласился бы на это, был бы рад, выискивал бы в той боли, ноющей, бесконечной, крохи радости и убеждал себя, что так и должно быть. И верил бы сам себе. Нынешний Мартин научился рассуждать как обчитавшийся романов семнадцатилетка. Все или ничего. И решать лучше сразу. Одним ударом.

Демоны тоже не чужды милосердия. Демоны, которых старательно воспитывают выросшие на комиксах вампиры. 

*  *  *