Ничего неизменного

Мартин понял, что он все еще в боевой форме. И понял, что Лэа смотрит на него… штезаль, она на него смотрела так, как будто он сделал что-то хорошее. Хоть он и стал кафархом. Хоть у него и были хвост и четыре лапы, и огромные клыки, и чешуя, все еще не остывшая после того, как он превращался в огонь.

И это нужно было понять. Прямо сейчас нужно было понять, что случилось, что он сделал, что изменилось? Но Мартин отвернулся и в несколько прыжков преодолел, наконец, эти проклятые пятьдесят шагов, отделявших его… от Голема. От того места, где были Голем и Заноза, и где не осталось ничего, даже кратера. Потому что взрыв ушел вверх. Как и сказала Калимма.  

Он рванул когтями гладкое стекло, оставил четыре глубокие царапины, завертелся, оглядываясь, принюхиваясь, слушая себя. Искал вспышки белого и синего, искал жизнь — яркую, холодную, бешеную — ту, в которую Заноза не верил, но которой был полон. Вампир, чья жизнь сильнее и больше, чем у десятков тех, кто по-настоящему жив, он же не мог исчезнуть. Не мог перестать быть. Никакой Голем, никакие чары, ничто, даже солнце, не имели над ним силы. Заноза принадлежал Мартину, и только Мартин имел право решать, когда он может исчезнуть.

Не было ни снежной белизны, ни небесной синевы, но было слабое, жемчужное мерцание на краю стеклянного поля, под растрескавшейся городской стеной, в густой тени, спасающей от закатного солнца. Мартин помчался туда, оскальзываясь, царапая стекло когтями. Лэа побежала за ним. Калимма что-то крикнула вслед, но осталась на месте. Куда ей было бежать? Это к ней сейчас весь город сбежится.

И если б Мартин мог, он бы рассмеялся, когда увидел Занозу. Плащ… чертов любимый упырий плащ, подарок чертова Турка, надежней любых доспехов, прочнее адамантита, сильнее всех боевых чар Хартвина.

Мартин превратился в человека и услышал, как из горла, теперь приспособленного для того, чтоб издавать человеческие звуки, вырвался смешок, напугавший его самого.

Заноза… нет, не уцелел. От Занозы немного осталось. Но то, что осталось, оно еще было здесь. На Тарвуде. В этом… в этой мумии, почерневшей, скрюченной, с белыми прогалинами костей.

Заноза был здесь. Жемчужное мерцание, едва уловимый свет, почти неощутимый холод.

Ему нужна кровь. Или нет? Мартин даже тронуть его боялся. Он отдал бы все, что есть, но кровь демонов превращает вампиров в чудовищ. Нужны люди. Очень много людей. Цистерна крови — так сказала Лэа в ту ночь, когда Занозу едва не убили в Ларенхейде. Тогда цистерна не понадобилась, а вот сейчас, кажется, именно к этому и шло.

Мартин смотрел на своего упыря и с отстраненностью, бывшей верным признаком того, что поиск решения из теории становится практикой, раздумывал о том, чтобы выпускать кровь последовательно из всех живых тарвудцев. До тех пор, пока ее не окажется достаточно. На острове двадцать тысяч человек. Если их не хватит, то есть еще Порт.

Калимма будет против, будет спорить, но что она может? Никто ничего не сможет. Никто не остановит его.

— Мартин, — выдохнула Лэа, и вцепилась в его руку, чтобы не поскользнуться. — Если вампир цел, значит, он жив. Они так устроены. Пока Заноза в пепел не превратился, он не умрет. Но я не знаю… что с ним дальше делать.

У Лэа была теплая ладонь, сильные пальцы, у нее сердце билось, и она даже не думала сердиться, обижаться, бояться. Не думала делать ничего из того, к чему Мартин привык, что считал неотъемлемой ее частью.

— Его нельзя трогать, — сказал он. — Мне кажется, нельзя.

Ему казалось, что рядом с Занозой даже дышать опасно. От превращения в пепел и пыль его упыря сохранило только чудо, и на сколько хватит чуда — неизвестно. Мелькнула и тут же исчезла мысль позвонить Хасану. Нет. Достаточно того, что Мартин видит Занозу таким. Его вина, его недосмотр. Турок этого зрелища не заслужил.

И чем он поможет? Кто тут, вообще, может помочь? Демоны во всем сильнее вампиров, значит, спасать Занозу должен Мартин.

— О вампирах все знают только вампиры.

А это Калимма. Она все-таки подошла. Просто медленно. Крепко держась за предплечье капитана Гарфильда. Самостоятельно она до стены не добралась бы. На таких-то каблуках да по такому стеклу.

— У нас есть вампир, — она отпустила руку капитана и выпрямилась с подобающим княгине достоинством, — госпожа дю Порслейн. Она еще спит, но солнце вот-вот сядет, и тогда ее можно будет спросить, как исцелить Занозу.

— Сейчас, — у Мартина голос скрипнул, как будто горло снова становилось звериным, — надо сейчас. Я не знаю, сколько у нас времени. Им, пусть солнце сядет немедленно!

— Мартин, не сходи с ума, — в голосе Лэа появились знакомые, родные, нотки, и до чего приятно оказалось их услышать, — осталось минут двадцать. Им и так выложилась. На этот дождь, на тучи, на всё. Она тебе что, железная? Заноза — мертвый, ему хуже точно не станет.