Ничего личного, кроме боли

— Инсулин, лошадиная доза. Она умирала два часа. Сначала впала в кому, потом умерла. А я все это время спасал чужих людей. Понимаете, что самое ужасное?

— Что?

Ей неловко было смотреть на него. Он уже не мог сдерживаться. По щекам текли слезы.

— Что я мог ее спасти, мог. Если бы не опоздал. — Новиков закрыл лицо руками, поставил локти на стол. — Это же я виноват. Я!

Маша выбралась из-за стола. Воды в графине на подоконнике оставалось на четверть. Да, теплая, наверняка противная. Но сегодняшняя, она сама утром наливала.

— Вот, выпейте. — Она протянула Новикову стакан, потопталась рядом, не зная, что может сказать.

По собственному опыту знала, что все слова в такую минуту не имеют смысла. Иногда сочувствовать лучше молча.

Он послушно выпил все до дна, даже не поморщился, хотя вода была теплой и противной. Поставил стакан на стол. Пробормотал извинения.

— Ничего, Игорь Валентинович. — Маша вернулась на место. — Знаю, что вы сейчас чувствуете. Я тоже потеряла родителей — сначала отец, потом мама. И тоже считала себя виноватой в их смерти.

— Их убили? — ужаснулся он. — Тоже убили?

— Нет. Отца сразил инсульт. Маму — горе.

— Господи. — Он покачал головой. — А братья-сестры у вас есть?

— Нет. Я одна.

Маша поморщилась. Она не любила касаться этой темы. Терпеть не могла сочувственных оханий и жалостных взглядов. Такое сочувствие редко бывает искренним.

Но Новиков неожиданно улыбнулся:

— Я тоже. У меня никого, кроме матери, не было. Мы с ней были очень близки.

— Она не говорила ни о чем таком?

Прошло полчаса, а они все топчутся на одном месте. Скоро народ начнет с обеда возвращаться. А Новиков по-прежнему здесь.

— Что вы имеете в виду?

— Может, ей кто-то угрожал? Может, она с кем-то повздорила? Знаете, у пожилых людей все иначе. У них другие обиды и другой… — она поискала нужное слово, — масштаб событий. То, что нам кажется пустяком, для них важно. Как у детей. Понимаете, о чем я?

— Да, понимаю. — Он усмехнулся. — Но моя мать была воспитанным человеком. Она никогда не устроила бы скандал из-за очереди в магазине. Или из-за того, что кто-то проехал на машине и обдал ее грязью. Не было у нее недоброжелателей. И врагов тем более.

— Тогда это ваши враги, Игорь Валентинович. Придется вспомнить все нехорошее, что произошло у вас за последнее время.

Маша сделала пометку в блокноте.

— Не было ничего такого. — Он потер пальцами виски, будто пытался отмотать события вспять. — Нет, недовольные у врачей, конечно, всегда есть. Но ничего серьезного, точно.

— Никто не умирал у вас на столе?

— Тьфу-тьфу!

— Вы кому-то отказали в помощи?

— В каком это смысле?

— Скажем, кто-то хотел попасть к вам на операцию, а вы не взяли. Скажем, сочли пациента безнадежным. Или очередь у вас на месяц вперед. Или после операции что-то пошло не так.

— Что именно?

— Допустим, пациент через какое-то время не восстановился, а умер.

— Мария Ивановна, откуда мне знать? Я оперирую с двадцати четырех лет, сейчас мне тридцать. Через эти руки, — он помотал кистями, — прошли сотни людей. Не могу же я всех запомнить и отследить их судьбу! Шесть лет!

— И все же вам придется вспомнить, Игорь Валентинович. — Маша глянула сурово. — Если вы действительно хотите найти того, кто сделал смертельную инъекцию вашей матери.

— Конечно хочу! — возмутился он. — Зачем тогда я здесь?

Затем, что тебя измучило чувство вины — раз.

Затем, чтобы переложить эту вину на кого-то — два.

Затем, чтобы снять с себя подозрения, — три.

Последний пункт Маша держала на случай, если Новиков устал от старой матери и решил от нее отделаться таким изуверским способом. Не хотелось в это верить, но и исключать было нельзя.

— Этого человека ваша мать должна была знать.

— Почему? — удивился он.

— Она впустила его в дом.

— Вы считаете, это случилось дома? — Он сильно побледнел.

— А по-вашему, где?

— Не знаю. Может…

— Не может, Игорь Валентинович, — перебила она. — Вы сами установили, что она умирала в течение двух часов, так?

— Да.

— Когда вы приехали домой?

— В начале шестого.

— Сколько на тот момент она была уже мертва?

Он задумался, обхватил ладонью подбородок. Спина снова выгнулась дугой.

— Я сейчас задаю вопрос не сыну, а профессионалу, — жестко произнесла Маша. — Врачу. А врач по остыванию кожных покровов может установить время смерти.

— Около двух часов, от силы три. Да, три часа. — Его лицо задергалось, как при нервном тике.

— Итак. — Она застрочила в блокнотике. — Вы приехали в семнадцать двадцать, так?

— Приблизительно.

— К этому времени она была три часа мертва. Значит, смерть наступила между четырнадцатью и пятнадцатью часами. Инъекцию ей могли сделать в районе полудня.

— Сразу, как она зашла домой? — Новиков вдруг принялся отчаянно ерошить коротко стриженные волосы. — А вдруг кто-то сделал это в транспорте? Она же ездила на автобусе. Или в магазине?

— Игорь Валентинович, мы ведь с вами понимаем: такую дозу инсулина вколоть незаметно нельзя. Так?

— Да. Вряд ли.