Ничего личного

– Ты сам это сказал. Да, я считаю, что это Силантьев. Они близки с твоей женой. Дружны, если тебе так будет спокойнее. Она выделяла его с самого первого дня их знакомства, а он всегда находился в твоей тени. И не говори, что они не могли спеться. Могли! У вас ведь с ней далеко не все было безоблачно, у вас ведь все очень сложно было. С самого первого дня! А она женщина, женщины – коварные существа. И обид они не прощают.

Андрей ничего не понимал! Все, что он видел, все, о чем сейчас говорил, было внешним, кажущимся, оно никак не касалось их с Катей отношений. Да, сложно. Да, больно. Да, он ее обижал. Но ведь все изменилось! Он сам изменился! И жизнь его бестолковая тоже изменилась, обрела смысл благодаря Кате.

– Ей самой угрожали, на нее напали!

Это аргумент, за который Андрей цеплялся с маниакальным упорством.

– И, кстати, того, кто напал, так и не нашли. – Иван умел бить по самому больному. – А во время нападения она почти не пострадала. Поразительная везучесть.

Иван ничего про них не знал и поэтому был категоричен. Андрей так и хотел сказать, но промолчал, лишь глубоко затянулся сигаретой.

– А Силантьев, прошу заметить, теперь на волне. Большой Босс скорбит, молодая вдова ничего не смыслит в бизнесе. Я тоже не смыслю, но прекрасно понимаю, какие перед ним открываются перспективы. Если порыться в бумагах…

– Мы не сможем. У нас больше нет доступа к документации. – Андрей мотнул головой.

– Но попытаться все равно стоит.

– Попытаться стоит.

– И у Силантьева нет алиби на момент убийства Колесниковой. Четыре часа из его жизни потеряны. Я почти уверен, что он был на переезде, устранял свидетельницу.

– Или сообщницу.

– Перестань. – Иван вздохнул. – Посмотри наконец правде в глаза.

И он посмотрел. Из черного, заиндевевшего окна правда всматривалась в него колючим, до печенки пробирающим взглядом. Лиховцев едва удержался от желания разбить стекло на мелкие осколки. Вместо этого сказал:

– Распорядись, чтобы усилили наблюдение за Силантьевым и за… вдовой.

Вместо ответа Иван кивнул. В его взгляде Андрею почудилась жалость.

* * *

Катя вступила в права наследования тихо, без помпы и лишнего шума, как и положено скорбящей вдове. Все шло по плану, если у них с Силантьевым и был какой-то план…

А потом умерла от передозировки Алина, освободилась сама, освободила Силантьева. Так казалось на первый взгляд, ровно до тех пор, пока не выяснилось, что перед смертью жены Силантьев встречался с наркодилером. Наркодилера допросили с пристрастием и выяснилось, что последние четыре года Силантьев числился у него в постоянных клиентах.

– Зачем? – недоумевал Андрей, перечитывая отчет наблюдателей. – Алину-то за что? Он же с ней столько лет… мучился.

– Вот именно, мучился! – У Ивана на все имелся ответ. – А может, ему надоела роль мученика-праведника, захотелось свободы. Все, изжила себя роль примерного семьянина, и жена-наркоманка больше не на пользу имиджу. Кстати, мы порасспрашивали пацанов у дома Колесниковой, они узнали машину Силантьева, он регулярно наведывался к ней на протяжении месяцев шести и дури у дилера покупал в два раза больше. Это он посадил ее на иглу, я почти уверен. Для каких-то своих целей посадил. А теперь цели изменились.

Андрей не стал спрашивать, как именно изменились, молча сунул в зубы сигарету. Под отросшей и уже превратившейся в бороду щетиной шрам чесался очень сильно, но конспирации ради Лиховцев не брился и волосы не стриг.

– Это он! Шкурой чую, что это он. – Иван мерил шагами комнату. – Андрей, давай просто возьмем его за жабры и тряхнем как следует.

– Рано, у нас нет доказательств, одни только предположения. Подождем еще.

– Денег на оплату наружки уходит очень много.

– Пусть. Я понять хочу, почему они со мной так. Вот когда пойму…

– Когда поймешь, может быть уже поздно, – проворчал Иван, но спорить не стал.

Время шло, а Андрей все тянул и тянул с принятием решения. Он мучился, терзался страхами, злостью и ревностью и, наверное, сошел бы с ума, если бы не Сема.

С Семой они ссорились все чаще и чаще. Или не ссорились, а просто отдалялись? Андрей друга понимал и не винил. У Семы есть Марья, скоро родится ребенок. Сытый голодному не товарищ. Сытому хочется верить, что мир прекрасен, а женщины милы и совершенны, он не понимает, что ему просто повезло и с миром, и с женщиной…

Так бы оно и тянулось, порастало мхом, вынимало остатки души, если бы однажды из очередной вылазки в город Сема не вернулся мрачный и молчаливый. Он, не разуваясь, прошел на кухню, рухнул на скрипнувший под его весом табурет и велел:

– Собирайся, Лихой!

– Куда?

На улице был апрель, и сердце ныло особенно сильно.

– Ты должен ее увидеть.

– Мне о ней каждый день докладывают.

– Нет, так не годится. Ты должен увидеть ее своими собственными глазами. Лихой, не поговорить, просто увидеть. Может быть, это вправит тебе мозги.

– Не хочу. – Андрей мотнул головой. – Ни видеть ее, ни слышать о ней не хочу.

Он врал себе и Семе. Он хотел, вот только боялся, что после этого станет еще больнее. А какой мужик признается, что боится боли?