Ничего, кроме личного

Петр Петрович переваривал услышанное.

Наконец переварил.

– Так они того? Типа, как люди?

– В каком смысле?

– Ну, влюбляются… – Петр Петрович понизил голос, стесняясь этого слова.

– Я полагаю, да. А что вас удивляет?

– Так это же трындец! Таких давить надо, а они, как мы. Как же тогда с ними?

– Может тогда не давить?

– Не, этого допустить нельзя. Тогда мы скатимся до уровня западной деградации.

Адольфу Абрамовичу взгрустнулось. «После пидоров могут взяться за евреев», – подумал он.

– На этой высокой ноте позвольте откланяться, – поспешно попрощался он.

– Откланяться… Слово-то какое. Вот вечно у вас так.

– У кого «у вас»?

– У евреев.

– Давайте обсудим это в другой раз, – еле сдерживаясь, Адольф Абрамович завершил разговор. Руки тряслись от бессильного гнева.

Впереди был суд. И это единственное, что сейчас имело значение.

Он готов был многое вытерпеть, чтобы выиграть этот завершающий раунд затянувшейся истории с элеватором. Суд, как цунами, должен смыть с его пути Марианну и Санька, наложить повязку на его израненную предательством душу. А на элеватор ему, если честно, плевать.

Какой идиот сказал, что бизнес – это ничего личного? В бизнесе сосредоточены все страсти, обуреваемые человечеством, все его темные страхи и невысказанные надежды. Здесь скрещивают воображаемые шпаги, беззвучно звенят клинки отчаянных ловцов удачи, которые воюют не за деньги, и даже не за славу, а за право крутить земной шар, а не ехать на нем пассажиром, напоминающим безвольный куль картошки.

Здесь набрасывают лассо арбитражных судов на своих обидчиков. Разоряют и затаптывают в грязь. Иногда убивают. И все это ради того, чтобы доказать себе, что можешь то, чего не могут другие. Бизнес крутится на шарнирах людских страстей. Ничего личного, говорите? Бизнес – это ничего, кроме личного.

Суд

Александр Игоревич очень спешил передать дело в суд. Ему хотелось побыстрее получить пряник за свой ударный труд. Правда, этот труд за него проделал безвестный пенсионер, разорившийся на зеленую папочку. Все доказательства мошеннической схемы добыл старичок, не доживший до награды. Так распорядились небеса. Александр Игоревич смиренно воспользовался подарком небес. И вообще, если удача стучится в твой дом, глупо говорить, что она ошиблась адресом.

Скорость расследования тянула на приличную премию. Но главные пряники были впереди. Александр Игоревич ждал того дня, когда суд вынесет решение передать собственность из нечестных рук бизнесменов в безгрешные руки государства. Вот тогда и наступит счастье, не во всем мире, конечно, но в его судьбе определенно. Неотвратимое повышение в должности приятно щекотало нервы следователя по особо важным делам.

Впрочем, спешил не только он. Спешили все.

Петухов истомился от безделья и страха, что с элеватором может что-то случиться в его отсутствие. Боялся и того, что Лена войдет в слишком активную фазу общения с высшими силами и забудет по утрам готовить детям кашу. Каша очень важна, особенно овсяная. Надо сказать жене, что каша прочищает ауру.

Михаил устал от неизвестности, понимая, что стал статистом в чужой игре. Ночами ему снилось, как они семьей едят плов. Запах зиры проникал в сон, но почему-то текли не слюнки, а слезы. Как ни странно, ни разу не приснилась Марианна. Сны исключили ее из своего круга, не спросив на то согласия Михаила. У снов ведь свои законы. Он вспоминал Марианну только днем, но все реже и как-то бесстрастнее.

Виктору надоело пить в одиночестве. Он тосковал о друге. Предательство Влады обострило в нем потребность в доверии. Он, как щенок, нуждался в хозяине, которому можно отдать свою преданность. Пусть пока это Антон. Дойдя до определенной степени опьянения, он начинал верить, что когда-нибудь встретит женщину, которая полюбит его просто так, по глупости, по бабьей душевной щедрости. Ради этой сладкой иллюзии он и пил, пытаясь войти в это обнадеживающее состояние.

Но больше всех ждал этого дня Адольф Абрамович. Он чувствовал себя обманутым дважды и жаждал возмездия. Сначала Марианна изменила ему как мужу, потом как бывшему мужу. И почему-то второй раз оказалось больнее.

Когда тебе изменяет жена, все в твоих руках. Можно простить, можно прогнать. Прогнав, можно вернуть. Чувство хозяина положения смягчает удар. Но бывшая жена уже не в твоей власти. Бессилие пресечь ее новообретенное счастье сводит с ума. Вместо страданий бурная личная жизнь? Что может быть обиднее для мужчины, который надеялся наказать неверную жену одиночеством.