Ничего, кроме личного

– Лена, все несколько сложнее… Элеватор нужно отдать другому человеку.

– Какому другому? Ты с ума сошел? После того как ты дневал и ночевал там? Тебя дети сутками не видели. Ты приходил, когда они уже спали, а уходил, когда они еще не проснулись. Ради чего тогда все это было?

Антон сидел со страдальческим видом. Но было ясно, что он не изменит решения.

– А я? Я отказалась от частной практики, растеряла клиентуру. Что я буду делать в Москве? – Лена громко заплакала.

Антон молчал.

– И что значит отдать? А наша четверть? Ты же говорил, что там есть твоя доля?

– Лена, обстоятельства переменились. Видимо, мне эту четверть никто не отдаст.

– Что значит не отдаст? По какому праву? Ты мне обещал!

Лена чувствовал себя обманутой.

– Антон, но пока ведь элеватор еще твой?

– Он только по бумагам мой, – напомнил муж. – Пойми, его нужно вернуть.

– Кому?

– Другому человеку.

– Антон, ты бредишь. По документам он твой, а это главное.

– Лена, ты не понимаешь… Хватит об этом. Мы хорошо пожили, что-то заработали, в Москве я открою свой бизнес…

– Не отдавай! – Лена забилась в рыданиях. – Не имеют права! Не отдавай! Четверть наша!

– Лена, успокойся, все устроится.

– Не отдавай! – заголосила Лена дурным голосом. – Ты не имеешь права! У тебя дети!

Она рыдала белугой, распаляя себя и скатываясь в настоящую истерику. Все бы ничего, но вдруг ее лицо исказилось, стало ходить ходуном. Нервный тик был такой силы, словно через нее пропустили заряд электричества.

Антон испугался. Он обхватил руками ее лицо, словно пытался удержать его в неподвижности, но под его пальцами продолжался лихорадочный танец. В конвульсиях бились губы, дергались щеки, лязгали зубы, смыкались брови… Лицо как будто рассыпалось на фрагменты. Это было так страшно, что Антон покрылся испариной.

– Хорошо! – заорал он от страха.

В эту минуту он ничего для себя не решил, ни на что не решился. Просто хотел прекратить тик. Любой ценой. Цена была названа, и назад хода не было.

Хотя, конечно, он так не думал. В его сознании непоколебимо жила установка «элеватор надо вернуть». Завтра Лена успокоится, и он убедит ее в этом. Он найдет самые правильные слова, пообещает ей всего и много, а затем выполнит это обещание в Москве. Так и будет.

Однако в свои права вступала ночь. Сознание засыпало, а подсознание не слушало его доводов. Оно хранило ужас от картины, когда в твоих руках прыгают и разбегаются черты лица родного человека. И это уже не просто лицо жены, а какой-то живой коллаж из лиц их детей. Их тоже корежит, они кричат и просят его о чем-то. Детские голоса звучат вразнобой, понять ничего невозможно. Поверх этой сумятицы отчетливый крик Лены: «Не отдавай!» И он опять обещает ей: «Хорошо!» Даже во сне он точно знает, что это совсем не хорошо, но другого способа прекратить эту пытку нет.

Все стихает, он успокаивается и проваливается в глубины сна, где темно, тихо и нет ночного кошмара. А утром, проснувшись, не помнит ничего. Только то, что снилось что-то страшное.

Каждый вечер Лена сражалась за элеватор, уверяя мужа, что стоит только поверить в себя, войти в поток правильной энергии, как элеватор падет к его ногам. Надо только отважиться и разрешить себе быть хозяином своей судьбы.

Антон затыкал уши, но это не помогало. Слова были подобны туману, который нельзя отодвинуть, обойти или опрокинуть. В нем живут, им дышат. На то это и туман.

Чтобы его оставили в покое, Антон говорил: «хорошо, я подумаю». Лена слышала только «хорошо». Тогда она улыбалась, и на какое-то время наступало затишье, жизнь возвращалась на круги своя. В эти минуты Лена со счастливой улыбкой победительницы ластилась к мужу, увлекая его в спальню.

И пока Антон принимал душ, она гладила деревянную лягушку палочкой по зубчатой спине, вызывая звуки, привлекающие удачу.

Как ни сопротивлялся Антон, но его компромиссное «хорошо» укоренилось и пустило корни. Корни дали побеги. Они оплетали Антона и тянули к обрыву, где можно рухнуть и сломать себе шею, а можно взлететь, и гордо парить над теми, кто не посмел, не позволил себе стать сильными и свободным.

Страх заставлял Антона заглянуть вниз, в пропасть. Лена же упорно задирала его подбородок, показывая красоту неба.

В какой-то момент Антон устал бороться с ней и с собой. В самом деле, он заслужил награду за свои труды. Ему обещали долю собственности, это было условием сотрудничества. Выходило, что права Лена: только слюнтяи отказываются от заслуженного и обещанного. Он ничего не забирает, он лишь защищает свое. Как говорится, чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим. Антон напевал эту песенку, стимулируя выработку драйва. Но настроение портило историческое знание того, в какую страшную мясорубку попали любители этой песни.

Напряжение нарастало. Антон напоминал сам себе человека, который боится прыгнуть с вышки. Вот он решается, забирается наверх, смотрит вниз на чудовищно далекую воду и… спускается на трясущихся ногах на исходные позиции. Но ведь другие прыгают!