– Они у меня оба инженеры… В институте и поженились… Мама красивая, а всё равно не выдержала: влюбилась в папу…
У Леольhя от горя постоянно прокатывались спазмы по горлу, но он не мог позволить себе заплакать. Глазами бессильного отчаяния он смотрел на несчастных детей.
Кормили два раза в день скудной едой, приготовленной из порошковых концентратов. К Леольhюи подросткам пришёл и удобно устроился в их теле старый верный друг: чувство голода. В бараке существовали, но не работали, кондиционеры, и было холодно, что заставляло всех кутаться в цветастые простыни, снятые с постелей. Узники слонялись по тускло освещённому бараку, напоминая раскрашенные привидения. Воду в умывальники и туалеты подавали три раза в день на четверть часа: утром, в обед и вечером. Туалетов было четыре. Их невозможно было убрать (так как необходимо было экономить воду для питья и мытья), и запах испражнений обволакивал всё. Многие мальчики были простужены. Они чихали и кашляли, а инфекция кружилась по плохо проветриваемому помещению в поисках новой жертвы. Чернявый маленький Колян совсем занемог, у него поднялась температура, и он уже не вставал с постели. Зная всё, Леольh понимал, что обращаться к цамцавовцам бесполезно, и старался сам, как мог, помочьбедным детям…
…А в одно утро объявили, что через полчаса их поведут в кино, но когда Леольhя и ребят вывели из барака, был уже полдень. Коля не мог идти, и Леольh вынес его на руках, ужасаясь тому, как он горяч и невесом.
Ласковый весенний солнечный диск с юга окутывал всё своим излучением. Голубое небо было безмятежно, и земля уже почти успела просохнуть от ночного дождя. А напротив солнца, на севере, совсем близко ворчала канонада фронта.
Леольh окинул взглядом пространство и увидел прямоугольник двойного ряда красиво блестевшей новенькой колючей проволоки и бежевые пластмассовые бараки, которые выстроились в колонну, дверями к фургону на колёсах, словно стояли в очереди. Он увидел также оформленные в виде сказочных башенок сторожевые вышки охраны, расставленные по углам прямоугольника лагеря, и красную башенку с часами и прожектором над входными воротами. Сзади, около пустых ближних бараков, шебуршилась в поисках пропитания стайка взъерошенных воробьёв, чирикая и ссорясь…
Зрителей впустили в фургон, где было тепло, чисто и светло, а оранжевые плюшевые сидения зала так и приглашали плюхнуться в них. Когда все расселись, автоматически откинулись крышки-столики спинок сидений, и каждый увидел на них кулёк жареной воздушной кукурузы и картонную бутылочку апельсинового сока.
Видимый в дверной проём фургона оператор-цамцавовец, в уши которого были воткнуты наушники (излучавшие даже наружу грохот ударника), трясясь всем телом, притопывая ногой, кивая головой в такт музыке, перемалывая челюстями жвачку и играя в покер на смартфоне, периодически восклицал:
–
Не прекращая своих занятий, он взял маленький пультик управления автоматикой фургона и нажал на нём красную кнопочку. Двери фургона герметично закрылись, в зале полупогас свет, и на экране засуетились в жутком боевике красивые актёрыи актрисы…
Попозже, когда музыку фильма пронзило лёгкое шипение, Леольh уже знал, откуда оно: из отверстия в полу, закрытого перфорированным металлическим листом. В проходе между пятым и шестым рядом. Он сбросил с себя куртку униформы (на миг ему почему-то стало стыдно за своё, несмотря на худобу, атлетическое сложение), лёг на пол фургона и с силой прижался голым животом к прорезям холодного металла. Шипение не исчезло совсем, но уменьшилось. Дети, увидев поведение Леольhя, вскочили со своих мест и в испуге побежали к нему, но Леольh закричал что было сил:
– Не приближайтесь ко мне! Все, все к дальней стене!
Мальчики отпрянули и столпились у дальней стены фургона.
А у Леольhя уже началось головокружение и, неожиданно, кстати или некстати, в виде колыхающегося, как на праздничной демонстрации, транспаранта проплыла мысль:
– Смерть не убивает: она просто продолжается. Убивает жизнь.
Чувствуя, что он уже начинает исчезать, Леольh, словно сквозь сон, услышал выстрелы, скрежет взламываемой двери и успел ещё до своей смерти увидеть в открытом проёме фургона солдат в военной форме незнакомой ему армии и свою лучеглазую царицу Атшепсут, подумав при этом:
– Боже мой! Ларочка здесь, а я в таком виде…
Эпилог
Как-то вечером, когда я прогуливался по парку между пальмами, напоминавшими гигантские грибы с растрёпанными ветром шапками-шевелюрами, ко мне подошёл человек интеллигентно-странного вида с растерянными карими глазами на узком лице, заросшем чёрно-седой щетиной. Осевшая углом кожа век придавала глазам его страдальческий вид. Он был в красной рубашке, зелёных в белую крапочку брюках и в жёлтой, с оранжевым крестом известной автомобильной фирмы, шапочке с козырьком. На ногах у него красовались такие же жёлтые, как и шапочка, туфли, один из фиолетовых шнурков которых был развязан. Чёрная бабочка венчала нижнюю часть его шеи.
Человек этот поздоровался и сказал: