Нянька

На стенах шаолиньского монастыря?

На жопе у самого Кирилла?

– Конечно, позвоню, – добродушно отвечает ей Кирилл, когда дама оказывается за высокой калиткой. – Иди…

– Только не забудь…

– Ни в коем случае, – улыбается Бредовый и закрывает тяжелую массивную дверь.

Он поворачивается и смотрит на меня. Глядя на мой ехидный оскал, он улыбается по-настоящему:

– Как дела, Хома?

Я окидываю взглядом его загаженный двор и молчаливый дом – судя по всему, это был последний гость.

– Как там мое местечко, на качелях? Не занято? – щурится он в лучах утреннего солнца.

Я разворачиваюсь и захожу домой.

***

Я смотрю на дом с красной черепицей – его окна, завешанные шторами, его тяжелую, металлическую входную дверь, окрашенную в темно-серый, кремово-белый фасад и высокий дощатый забор. Я стою на противоположной стороне улицы, потому что знаю – родители Аньки меня тоже не любят. Тоже – потому что моя мама Аньку терпит с огромным трудом. Не знаю, откуда это пошло и чем именно наши семьи не устроили друг друга, но наши родители стискивают зубы и бессильно сжимают кулаки всякий раз, когда мы выходим из дома вместе. Даже странно – полное взаимопонимание между нами зеркально противоположно ненависти (и я сейчас не драматизирую, и даже не преувеличиваю) наших родителей. Их недовольство растет в той же геометрической прогрессии, что и наша любовь – чем ближе мы становимся с Анькой, тем хуже это воспринимается родными.

Только нам до этого нет ровным счетом никакого дела.

Открывается дверь, и Анька выбегает из дома – перескакивая через две ступеньки на третью, она приземляется на лужайку рядом с крыльцом, со всей силы отталкивается ногами от земли и бежит ко мне. Она вылетает из калитки, не трудясь закрыть за собой дверь, перебегает узкую улицу и оказывается рядом со мной. Я вижу её красные глаза и распухший нос.

– Бежим! – бросает она мне, резко хватает за руку и тащит за собой.