Ни о чём…

Мы как раз подошли к подъезду и соседка протянула было руки, дабы забрать сумки, но я покачал головой:

— Доставлю вас прямо до квартиры! Мне нужно знать, что вы точно вошли, а то вдруг ключи забыли…

Тётя Саша вздохнула, хотела было возразить, но передумала, и мы приступили к покорению лестницы. Женщина старалась идти скорее, чем могла, но я делал вид, что мне самому нужно передохнуть и часто останавливался.

— Не дури. Я же знаю что ты торопишься.

— Никуда я не спешу!

— Ты забываешь, что я целыми днями сижу у окошка и знаю распорядок дня всех жильцов. Так что ты меня, старую перечницу, не проведёшь.

— Ну, да! Да! Вы правы! У меня встреча, но это не стоит того! Как пройти мимо… — Я замялся, но тётя Саша добавила:

— Несчастной старухи?

— Нет! Мимо того, кто помогал когда-то мне, совершенно чужому ему человеку!

Тётя Саша не испортила минуты и не произнесла ничего банального, вроде «было дело», «ну, что об этом вспоминать» или «все мы приходимся друг другу дальней роднёй». Она просто улыбнулась, той самой, прежней улыбкой, которой встречала любую радость, что возникала на её жизненном пути. И мы поковыляли дальше.

Когда до двери квартиры оставалось пройти лишь недлинный коридорчик, я остановился пропуская тётю Сашу вперёд:

— Ключи-то у вас! — Подбодрил её я, и, покуда она шла, с нежной жалостью рассматривал лишённую прежней стати спину женщины, припоминая, какой бойкой, ясноглазой и весёлой она была сорок лет назад.

Пропахшая с ног до головы краской, которую тётя Саша размазывала по обшивке самолёта на аивазаводе, после работы она ехала загород, где с увлечением сажала, полола, поливала… ковырялась в земле. Дома её ждали сын и внучка, которой она заменила мать.

…Вспомнил я и то, что мы не были знакомы, хотя жили в соседних подъездах и здоровались во дворе. Но однажды тётя Саша заметила, как я мнусь перед палаткой зеленщика, выбирая среди моркови какую-нибудь, поприличнее, из тех, что обыкновенно идут на выброс в конце дня. Тем же вечером тётя Саша постучала в мою дверь. Подле её ног стояли две огромные сумки, полные всяких овощей.

— Они некрасивые, но зато свои, кушай на здоровье, не побрезгай, возьми, пожалуйста!

Тётя Саша… Она никогда не делала вид, что не замечает чужой беды, так неужто я мог пройти мимо и не помочь, сославшись на то, что спешу…

Мы больше не увидимся. Ни в этой жизни, ни в той… Я явно не дорос до рая, в котором нашла покой моя милая соседка, тётя Саша.

Семейное дело

Дело было почти семейное, промежду берёзовых. Известная доля иронии, заключённая в нём, присущая бытию вообще и текущему моменту, в частности. Половинки скорлупок лещины5, сочного лесного орешка, лежали попарно в чашах следов, оставленных лисой на присыпанной снегом берёзе6, что прилегла минувшим летом, казалось ненадолго, а оказалось — навечно.

Лиса была голодна, но кушала аккуратно, ибо знала. — стоит поторопиться, и заместо круглой сочной сладковатой мякоти, выйдет кашица из ореха и скорлупы. Замучаешься после выбирать, да вылизывать, но так и не насытишься.

Лиса осторожно разгрызала очередную раковину ореха, и всякий раз мышь, которая сидела неподалёку, в тёплой пещере пня, разочарованно вздыхала о том, что не видать ей крошек с лисьего стола ни теперь, ни потом. Мышь так давно не ела орехов, что обменяла бы половину своих запасов на один-единственный орешек.

Как выгружает на середину поляны скопленное за лето, двигаясь неторопливо, и для солидности, а не от слабости здоровья, временами преувеличенно громко переводит дух… Эдак, довольно долго выносит она из норы всякую всячину, так что постепенно собирается целая её гора, и земля начинает крениться на бок. Но тут, как рыцарь, в бронзовом шлеме скорлупы, в железных латах, появляется орешек, топает внушительно, выбивая из снега ручьи сока, чем ставит землю ровно, как она доселе и была! И все вокруг, кто следил за происходящим из-под кустов и из-за деревьев, с ветвей и из поднебесья, вздыхают с облегчением…

Раскусив предпоследний орех, лиса поняла, что почти сыта, и задумчиво поглядела в сторону мыши. Она давно заметила обрубок её хвоста, что вздрагивая, оставлял волоски на поверхности занозистого наста у пня. Лиса взяла последний орешек, обошла крУгом мышиные хоромы и разжала зубы прямо над головой у полёвки.

— Ой! — Орех упал к её ногам. — Я же так тихо сижу!.. — Пискнула мышка.

— Зато очень громко думаешь. — Хмыкнула лиса. — Угощайся. Сматривала я намедни, как ты тимофеевку грызла. Глядеть на то тошно. С неё не разжиреешь, поди.

— Да нет, оно ничего, коли нечего больше.

— А ты же, вроде, запасы делала, хозяйство вела.

— Вела, делала. — Кивнула мышь. — Только по осени трактор тут был, перепахал все кладовые подчистую, сравнял с землёю…

— А на что ж ты собиралась орех-то менять, коли так?! — Удивилась лиса.

— Так я… Мечтала… И ничего больше. — Вздохнула мышка.

Лисица из деликатности поспешила поскорее откланяться, порешив оставить теперь свою приятельницу с орехом наедине. Они уж договорятся, найдут общий язык, — кому есть, а кому быть съеденным.