Ни кола ни двора

Их было много, потому как мягким характером дедушка не отличался вплоть до того момента, когда его уложил в постель цирроз печени. Он же способствовал его скорой реморализации, однако благодарный младший сын это движение души не оценил.

Дядя Женя, судя по отрывочным историям, над своим отцом всячески издевался, дразнил его, игнорировал просьбы и даже мольбы, словом, вел себя очень плохо.

А потом дедушка добрался все-таки до оставленной дядей Женей, чтобы его подразнить, бутылки водки и, то ли закономерно и естественно, то ли случайно и неожиданно, умер.

Так дядя Женя решил, что он убил своего отца, и отец, ведомый слепой злобой, явится к нему и затребует сатисфакции, которая будет немедленно удовлетворена, ибо немногие способны спорить с мертвецом.

Вроде бы дядя Женя в самом деле сошел с ума, слышал какие-то шаги, едва ли не голоса, и даже почти украл труп дедушки из морга, чтобы провести над ним какой-то непонятный обряд.

Потом дядя Женя долго лежал в наркологической клинике и, выйдя оттуда, вроде бы мертвецов уже не боялся. Побаивался, разве что.

— Да, — сказала я. — Вчера ты мне не открыл дверь, когда я приехала к себе, и я замерзла насмерть.

— Думаешь я сейчас тебе открою, да? Дура наивная.

И он бросил трубку. Перезвонил через десять секунд.

— Ладно, — сказал он. — Извини, я был пьяный.

— Ты и сейчас пьяный.

Ошибиться было сложно.

— Ну, не совсем, — сказал он. — Хотя ты почти угадала. Ладно. Я не то чтобы очень хочу тебя видеть, но оукей.

— Оукей, — сказала я. — Код от ворот. И от подъезда.

Дядя Женя сказал заветные цифры, и мы проникли в святая святых группки новостроек — зелененький газончик, яркие детские площадки, блестящие, словно только что покрашенные, скамеечки у подъездов для самых роскошных бабулек.

— А о тебе мама ему говорила?

— Говорила, — сказал Толик. — Да только он забыл. Спорнем?

Но я все-таки тоже хоть немножко знала дядю Женю, поэтому спорить не стала.

В подъезде было светло, тепло и чисто. Никак не получалось представить дядю Женю, поднимающегося по этим аккуратным лесенкам с сумками, полными продуктов. Или, например, степенно нажимающего на хромированную кнопку лифта.

Все было слишком уж упорядоченно и славно для него.

Я любила дядю Женю. По-своему, как любят, например, фильмы-катастрофы безо всякого желания оказаться внутри.

Любила его, как явление современной культуры, далекое от совершенства и в этом — совершенное.

В лифте я смотрела на нас с Толиком в зеркало. Странная мы пара, надо сказать. Я погладила его по щеке и улыбнулась, рассматривая себя.

Мне хотелось быть счастливой всю жизнь, чтобы это длилось и длилось, и никогда не закончилось. Я даже подумала, может, спросить его, не хочет ли он сбежать со мной?

Куда? Да куда угодно, хоть на край света.

В двери дяди Жени были маленькие, круглые вмятинки, будто бы от пуль. Впрочем, почему будто бы?

Нам пришлось долго стучаться, дядя Женя не спешил нам открывать. Я вдруг заметила, что Толик напряжен, он сжал зубы, смотрел куда-то поверх глазка и иногда хмурился.

— Ты в порядке? — спросила я.

— Ссать хочу, — ответил Толик.

— Господи. Мог бы и промолчать.

— Мог бы, — сказал Толик. — Но ты спросила.

Наконец, дверь распахнулась. На дяде Жене были только адидасовские брюки. Грудь и руки его покрывали черные татуировки (женщина в балаклаве, автомат, акула, питбуль, что угодно достаточно агрессивное и китчевое). На шее темнела надпись "я убью тебя".

Вот такой у меня славный дядя.

Мужик он был красивый, объективно. Едва-едва на папу похожий, темноволосый, темноглазый почти иконописно, весь тепло-золотистый, всегда зубасто-улыбчивый. Он не мог не нравиться, но и нравиться тоже не мог.

— О, — сказал дядя Женя. — Дядь Толь! Привет!

Меня своим вниманием даже не удостоил.

Я сказала:

— О. Дядь Жень! Привет!

Дядя Женя только махнул на меня рукой.

Толик молчал непривычно долго, потом губы его расплылись в неестественной на редкость улыбке.

— Ну че, Жека, как жизнь молодая?

— Да все путем! — сказал дядя Женя, пропустив нас внутрь. Он широко и белозубо улыбался, так сияюще, что нельзя было отвести взгляд.

Сверкающие зубы, сверкающие глаза и заметные подергивания плеч. В детстве я думала, что дядя Женя чем-то болеет, потом полагала, что это от наркотиков. В итоге оказалось, что все-таки болеет. Папа сказал, что у него с детства какая-то неврология — едва заметные, но беспрестанные движения мышц, циклы напряжения и расслабления, на вид довольно жутенькие.

Но дядя Женя инвалидом не выглядел. Во всяком случае, татуировка "я убью тебя" не первое, что приходит в голову, когда думаешь об инвалидах.

В квартире было темно. Дядя Женя, видимо, недавно проснулся.

Выглядел он, правда, бодрым. Сонным я его никогда не заставала, всякий раз, открывая глаза, он вскакивал, словно ударенный током, искрящийся, безупречно энергичный.

В детстве, после того, как я перестала мечтать о Луне, мне еще некоторое время хотелось стать дядей Женей.

К сожалению, это было невозможно. Двух таковых не должно было существовать в этом сложном мире.

Он сказал: