Ни капли волшебства

Кое-как добравшись до шкафчика, пилот резко распахнул его и принялся рыться, раскидывая в стороны ненужное тряпье и предметы. Найдя что-то, он возбужденно крикнул и стал натягивать на плечи земельного цвета рюкзак.

— Парашют! — взвыл Морокл, лежащий около Крюкова в неестественной позе, — ты говорил, что не вынесешь позора! Прыгай так! Оставь парашют нам! Самоубийцы так не поступают!

— Я подумал и решил, что переносить позор лучше у себя дома, подальше от того света, — огрызнулся пилот, — знаете, быть самоубийцей оказывается довольно страшно. Особенно, когда самолет падает! — натянув парашют он медленно пополз к двери, поскольку передвигаться ногами было уже практически невозможно.

— Возьми нас с собой! Я тоже хочу переносить позор где-нибудь подальше отсюда.

— На тебе печать не позора, а преступления! Тебе суждено умереть за свои поступки, а не во имя их! — в страхе пилот заговорил совсем уж непонятные вещи.

— Тогда развяжи нас! Я хочу принять смерть, глядя на нее в окно иллюминатора, а не в стенку металлического ящика!

— Не имею возможности.

— Помоги хотя бы женщине! Ты же благородный человек! Я вижу! Женщин спасали всегда! Ну же!

— Разве среди вас есть женщины? — удивился пилот, возясь с лямками парашюта.

— А я?! — возмущенно прикрикнула Лиз, — разве по мне не видно? Посмотри сюда! А сюда! А еще сюда посмотри!

Пилот рассеянно пробежал глазами по Лиз. Самолет тряхнуло. Едва удержавшись на ногах, пилот махнул рукой:

— Ладно. Держите, — швырнул на пол нож, распахнул дверь и выпрыгнул из самолета.

Крюков, Морокл и Лиз уставились на нож. Дотянуться до него ни один из них не имел возможности, хотя бы потому, что все они находились гораздо ниже.

— Господа! Если мы в скором времени не перережем веревки, то помрем все! — сказал Морокл, — Леша, сможешь подползти ко мне?

Крюков молча оттолкнулся боком от стены и прокатился до Морокла.

— Отлично. Теперь ты, Лиз. Если подкатишься ближе, то мы сможем выстроиться в цепочку, я дотянусь до ножа и освобождю… освободю… всех!

— Дорогой мой. При всем моем уважении к тебе и к нашим детям я ни разу не замечала за тобой стремления к совершению подвигов!

— Речь идет о моей собственной шкуре! Катись сюда, Лиз!

— О, зайчик! Я так люблю, когда ты сердишься!

Самолет вновь тряхнуло. Похоже, он продолжал планировать на своих широких крыльях и, благодаря небольшому весу, падал не столь стремительно. Но все же следовало торопиться.

Несколько томительных секунд Лиз и Крюков пытались выстроиться в цепочку, по которой Морокл, похожий на червяка-шелкопряда, подтянулся чуть выше по полу и смог головой дотянуться до ножа. Еще мгновение — и нож оказался в его зубах!

Издав радостный вопль, Морок изогнулся и принялся разрезать веревки на груди. А еще через пару минут он уже освободился и торжественно встал на колени, раскидав обрывки веревок в стороны!

— Я свободен! — закричал он, и в это время резкий толчок сбил страхового агента с ног. Перекувырнувшись через голову, он вкатился в распахнутый железный шкафчик. С верху на него посыпались тряпки, инструменты и рюкзаки.

— Эдик! Золотце мое, ты в порядке? — испуганно спросила Лиз, — падаем ведь!

— Парашюты! — донеслось из шкафчика, — мы спасены!

В следующее мгновение показался его не в меру лиловый нос и руки, сжимающие нож. Подобравшись на корточках к Лиз, он быстро освободил ее от веревок, потом развязал Крюкова и вернулся обратно к шкафчику, чтобы вытащить оттуда рюкзаки.

— Надеваем, быстрее!

Сквозь распахнутую дверь внутрь самолета врывался пронзительно-холодный воздух. Натягивая парашют, Крюков осторожно выглянул вниз и увидел стремительно приближающуюся черную гладь. Земля отсюда походила на выгоревшую головешку. Отовсюду поднимались в небо закрученные столбы густого дыма. А еще в это же время Крюков подумал, что ни разу в жизни не прыгал с парашюта.

— А вы уверены, что они, ну, работают? — спросил он, вспоминая опять же об армии, — может у пилота это такой изощренный способ самоубийства — выпрыгнуть с неработающим парашютом?

— Леша, ты хочешь остаться в самолете и уж точно разбиться, или прыгнуть и сохранить надежду на спасение? — спросил Морокл, затягивающий ремешки на груди с такой профессиональной решительностью, словно всю жизнь только этим и занимался

Крюков подумал:

— А можно остаться?

— Нельзя. В таком случае мне тоже придется остаться, а я не имею ни малейшего желания! Ты проверил крепления?

С этими словами Морокл небрежным, и даже слегка оскорбительным жестом толкнул Крюкова ботинком в грудь.

"Эй" — хотел крикнуть Крюков, но перевернулся через голову и вывалился из самолета в объятия холодного ветра…

Глава десятая, в которой Крюков сохраняет надежду на спасение

Крюков открыл глаза.

Сделать это было непросто, но гораздо легче, чем пошевелить какой-нибудь конечностью или что-либо расслышать. Отбитые ноги, руки, грудь и задница (извините за суровость реализма) болели нещадно. В ушах гудело так, словно неподалеку кружилась целая самолетная дивизия.