Нф-100: Адам в Аду (СИ)

Ольга говорила долго. Что-то о доверии. Он не слушал. Придерживал руками больную голову и смотрел за окно. Деревья были покрыты снегом. Вчера едва припорошило дорожки, а теперь все бело... Когда же успело столько нападать? Снег -- это плохо. Он окружает со всех сторон, и никуда не деться, если выйдешь на улицу -- попадешь в белое царство. Кривцов не любил белый цвет. А точнее -- не белый, а такой, как сейчас, грязно-серый, с темными подпалинами нежелающей укрываться земли, с желтыми метками собак -- Кривцов ненавидел собак. И темноту. Темноту не любил с детства. Она охватывала все вокруг цепкими щупальцами, и Кривцову становилось нечем дышать.

Кто-то дернул его за плечо. Больно.

-- Ты меня даже не слушаешь!

-- Я слушаю, детка, только...

Только голова болит, и хочется, чтобы ее не стало. Головы. И Ольги тоже, заодно.

-- Что только?

-- Понимаешь... -- он собрался с мыслями. -- Понимаешь, произошло то, чего я боялся. Всегда, с самой нашей встречи...

-- Чего же?

-- Того, что ты окажешься не такой... Я, я ведь думал, что нашел, понимаешь? Я так хотел, чтобы все получилось...

Ее чашка кофе стояла нетронутой, и Кривцов потянулся к ней. Безразличие вдруг ушло, оставив его наедине с разочарованием. Его мечта, его закон, его открытие откладывались еще на одну попытку. А голова болит, и в глаза словно песка насыпали, и не верится, что следующая попытка будет.

Хоть бы внутренний голос что-нибудь сказал, что ли. С ним как-то проще. Но голос предательски молчал, оставив Кривцова разбираться в одиночку.

Ольга внимательно слушала. Кривцову казалось, будто она видит в его словах какой-то иной, смысл, смысл, который он не вкладывал и даже не пытался постичь. Это неважно. Надо просто говорить. Говорить проще, чем слушать, а если замолчит он, заговорит она.

-- Ты была... идеальной, понимаешь?

Ольга робко улыбнулась, подошла к нему и взяла за руку. Кривцову хотелось скинуть ее ладонь, но не хотелось ее злить.

-- А у меня... не получилось. И переиграть нельзя. Я, я слишком далеко зашел.

-- Может, попробуем? -- спросила Ольга тихо.

Кривцов поднял глаза. На щеках ее блестели слезы, отражаясь голубоватыми искрами в нейрокристалле. Ржавчина осталась, но ее было совсем мало. Кривцов поднял руку и погладил Ольгу по голове. Стоит ли? Впрочем, если она сама будет пытаться помочь...

-- Я, я не смогу все изменить сразу, -- честно признался он.

-- Я понимаю.

-- Я, я иногда буду делать тебе больно.

-- Я понимаю.

-- А еще мне нужно иногда быть одному.

-- Я понимаю.

Кривцов кивнул и позволил ей уткнуться головой себе в грудь.

После получаса всхлипов, обещаний и уверений в любви Кривцову удалось ее выпроводить. И заставить пообещать, что она даст ему прийти в себя и не будет часто звонить.

Когда она ушла, Кривцов ничком упал на кровать. Голова болела немилосердно. Ни кофе, ни таблетки не помогали.

-- На улицу выйди, -- посоветовал Андрей. Он стоял в дверях и наблюдал за мучениями Кривцова.

-- Там снег, -- ответил Кривцов в подушку.

-- И очень хорошо.

-- Мерзко.

-- Мерзко?

Кривцова вдруг схватили и поставили на ноги. Голова мотнулась в сторону, отозвалась на резкое движение болью, и Кривцов застонал.

-- Стонешь, Веня? -- шипящий от ярости голос Андрея звучал неприятно близко, у самого уха. -- Мерзко тебе на улице? Раньше, право слово, ты не был таким нежным! Забыл, Веня, о чем мы договаривались? Ты говорил -- полгода. У тебя были полгода, и еще полгода... шесть лет у тебя было, Веня! И что ты сделал?

-- Мне плохо.

-- Тебе и должно быть плохо, Веня! Может, хоть так ты начнешь шевелиться!

Кривцов чувствовал себя несчастным. И еще был напуган. Руки Андрея оказались вдруг необычайно сильными. Словно только сейчас до Кривцова дошло, что Андрей -- по сути машина, и мускулы у него в буквальном смысле стальные. И техобслуживания Кривцов не проводил с тех самых пор, как вытащил тяжеленное тело на себе из института. А теперь тело трясло его.

-- Отпусти меня! -- жалобно попросил Кривцов.

Его с силой бросили на кровать.

-- Делай, Веня! Хоть что-нибудь делай!

Кривцов лежал, снова обняв руками голову. Андрей вдруг сел рядом и потрепал его по плечу.

-- Свободы хочешь? -- закричал Кривцов. -- Не могу я тебе ее дать! Не могу! Оставь меня в покое!

-- Тебя уже все оставили в покое. Ты только сам себя никак не отпустишь.

Говорит совсем как Левченко. Кривцову вдруг подумалось -- некстати -- что Сашка в него всегда верил. Он был надежный друг -- Сашка. Делился щедро -- идеями, опытом, временем. В нем всегда и всего было слишком много, и Кривцова это иногда раздражало -- его большие руки, шумный голос, его рост без малого два метра и больше центнера веса. Удивительно, что всему этому положил конец крошечный кусочек металла...