Незадолго до ностальгии

Главное правило философии почти-до, которую им с Марком привили в школьной юности, предписывало никогда не раскрываться полностью: не показывать истинный уровень своей силы — будь то сила мышц или мышления, воли или воображения, таланта или богатства. «Как только вы покажете свой „потолок“, победа над вами станет вопросом количества, а не качества», — вспомнилась ему одна из тех фраз, что сто лет назад они любили цитировать друг другу, полагая, будто в таких вот фразах и заключена бесконечная мудрость жизни.

Теперь он понял, чего хочет от него Толяныч: Киш должен транслировать во внешний мир, что его друг Анатолий Маркин в целом смирился с положением списанного и забытого, и занят не восстановлением утраченной информации и мыслями о реванше, а частным делом выздоровления своего ума. Это делало не столь уж важным, подослали Киша со специальной миссией уже сейчас или вдруг поинтересуются в будущем, а значит, стратегия Марка работала для разных картин мира — вопреки изначальному утверждению Киша. Более того, он чувствовал, что теперь Марк в его сознании существует в двух мирах: один просто упражняет свои мозги, другой продолжает подозревать его в связи с «теми людьми». И можно не сомневаться, эту двойственность Толяныч внёс специально, в рамках чистого поединка: то, что к Гамлету он приплёл Дубровского, как раз и подчёркивает преднамеренность раздвоения.

И теперь, когда это выяснилось, он сможет поговорить с Толянычем об их предыдущей встрече на Воздвиженке, а может, и о той, что случилась на Староместской площади.

— Браво, — негромко произнёс Киш. — Красивая победа в полном соответствии с канонами почти-до. Один — ноль.

Он повернулся к Толянычу и отсалютовал ему стаканом. Марк, усмехнувшись, проделал то же самое. Толстостенные стаканы, встретившись в воздухе, глухо звякнули, и они выпили.

16. После Праги

С трёх сторон дом родителей Марка обступали сосны, так что казалось, он стоит на окраине леса и отчасти врос в него — несколько сосен пронзали крышу расположенной справа террасы. Несмотря на три этажа, дом выглядел приземистым — то ли из-за ширины, то ли из-за охряных, в цвет сосновых стволов, стен. Его предваряла довольно просторная лужайка с цветущими сакурами, беседкой и каменными чашами с белыми пионами.

Они оставили машину на площадке у ворот и зашагали к крыльцу по красной кирпичной дорожке.

— Ну вот, — сказал Толяныч, — располагайся. Скоро будем обедать.

На правах первого прибывшего гостя Киш выбрал себе комнату для ночлега — самую незаметную и небольшую, на третьем этаже, с частично скошенным крышей потолком. Он оставил в ней свой рюкзак, самостоятельно отыскал (на втором этаже) просторную ванную комнату, включил воду и, подумав, добавил пенной жидкости. Голова начала терять свежесть, а перед финальным разговором с Марком потребуется вся доступная ему ясность мышления.

Вода обволакивала тело еле заметным теплом. Он закрыл глаза.

— Что это было, Киш?

Варвара склонила голову набок, словно так ей было удобнее рассматривать его. Кажется, она только сейчас заговорила о том, что её по-настоящему волновало, а разговор о пене, по сути, и сам был пеной, словесным облаком и снегом, скрывающим только что случившееся и требующее обсуждения.

Киш вздохнул: он и сам задавал себе этот вопрос.

Сообщение о материализации Вальтера Эго появилось в мировых СМИ, когда они находились в воздухе на пути в Москву: одни и те же кадры с уличных камер, запечатлевших падение Менялы, а затем и их двоих, кочевали с канала на канал, и в другое время этот небольшой репортаж привлёк бы разве что любителей необычных явлений. Но сейчас мир продолжал обсуждать пражские события — плодил версии, объединялся вокруг прогрессивных сил, создавал комитеты, подсчитывал убытки и всё относящееся к столице Чехии воспринимал с обострённым интересом. Загадочное возникновение из глубины веков Истого Менялы придало информационной вакханалии новую проекцию с мистическим привкусом, и Киш испытывал огромное облегчение от осознания, что за всем этим безумием они с Варварой могут наблюдать из зрительного зала. Их уже начали искать, но пока что искали в Африке (здесь нельзя было не отдать должное чувству юмора Дана), так что им требовалось всего лишь дождаться момента, когда Прага начнёт вызывать у всех информационное пресыщение — переждать с недельку.

— Связь времён, — медленно ответил он, — мы установили связь времён.

— Не мы, а ты, — быстро возразила Варвара. — Ларис Давидис упал к тебе под ноги, а не ко мне.

— Мы же шли, обнявшись, — напомнил Киш, — он не мог упасть только к моим ногам, разве нет? Да и до ног, честно говоря, было далековато.

— Всё равно, — Варвара упрямо помотала мокрой головой и, чтобы придать своим слова весомости, повторила раздельно (на этот раз кивая в такт слогам): — Всё. Рав. Но. Это же твоё дело — значит, к твоим, и не спорь. Я была только свидетелем. И, кстати, Дан тоже так считает: он же спросил, почему ты установил связь времён, а не мы. Ты это заметил?

— Пусть будет так, — согласился он. — Я установил связь времён.