— Комиссаром будешь при мне. Чтобы было, как у людей. Не годится моим бойцам оставаться без политической работы. А ты, остроносый, по какой специальности? — обратился Байсак к Сомику.
— Ездовой артиллерийского дивизиона, товарищ командир.
— Артиллерийского? Смотри ты… Фамилия?
— Сомик.
— Голубчик мой, дай я на тебя поближе погляжу. Такая ласковая фамилия, мирная, и вдруг тебе — артиллерия. Ах ты, мой бог войны! Значит, к лошадям имел касательство?
— Без коня в нашей службе невозможно, товарищ командир.
— Правильные слова говоришь. Что ж, и ты мне пришелся по вкусу, будешь… — Байсак придумывал место для этого проворного на вид паренька, на котором и рваная гимнастерка сидела, как вылитая, расправленная до последней складочки. Аккуратный, видно, боец и служака. — Ординарцем будешь у меня… Кони чтобы всегда были наготове!
— Слушаю, товарищ командир!
— А теперь выдать им оружие, как полагается каждому по его званию. Ели?
— Не успели еще, товарищ командир, с самого утра в дороге, к вам спешили! — ответил Сыч как старший по званию.
— Накормить! И если там что лишнее есть из трофеев, — скомандовал он одному из своих бойцов, — одеть. Выдать батальонному комиссару парабеллум, ординарцу моему карабин и как кавалеристу — саблю. Хотя… — он смерил взглядом фигуру Сомика, — саблю отставить, будет только мешать.
Тут же набросился на гармониста:
— Ты куда девался, лодырь, с неделю не вижу! Где слонялся?
— Виноват, товарищ командир, тетку проведывал. Потом отбился, не мог попасть в отряд.
— Не мог… Я вот тебе такое «не мог» пропишу, что ты и десятому закажешь.
— Я случайно, товарищ командир.
— Случайно… Знаем вас, случайных! Товарищ батальонный комиссар, займитесь потом такими вот типами, на дисциплину, на дисциплину нажимайте!
И вдруг, словно вспомнив что-то:
— Где же гармонь?
— Тут, у хлопцев.
— Тогда тащи ее сюда.
И, уже ни к кому не обращаясь, говорил задумчиво:
— Вот оно как… А они все придираются ко мне, придираются. А ко мне сам народ идет. Он знает, народ, кто настоящий командир, кто по-настоящему фашистов бьет. Верно я говорю или нет, боевые мои товарищи?
— Ура командиру!
— А если правильно фашистов бьем, значит, имеем полное право душу развеселить. Гуляй, хлопцы! Давай гармонь, да так крутнем, чтоб дома не журились!
И началась обыкновенная пирушка байсаковцев, которая могла продолжаться и день, и два, в зависимости от обстоятельств, от удачи, от настроения командира.
9
За три месяца работники обкома успели побывать почти во всех районах области и в некоторых районах смежных областей. Почти в каждом районе основывались подпольные партийные центры. Наладилась надежная связь с минскими подпольными группами. Товарищи из обкома были в безостановочном движении: наведывались в дальние районы, пробирались в города; поддерживали связь с периферией, налаживали партийную работу в партизанских отрядах.
Люди до того переутомились, что Василий Иванович порой запрещал кому-нибудь из товарищей на день-другой отлучаться из штаба и заставлял кое-кого немедленно забираться в палатку да как следует выспаться. За последние недели он и сам так заработался, что стал походить на больного. И, повидимому, в действительности заболел. Глядя на его осунувшееся лицо, на запавшие землистые щеки, Майка отважилась сказать Василию Ивановичу:
— Вам, дядечка, отдохнуть тоже не мешало бы, да хорошенько отдохнуть. Вы же совсем больны. Посмотрите на себя, на кого вы стали похожи: одни только глаза и светятся.
— А ты хотела, чтобы я весь светился? — шутливо ответил он.
— Вам все шутки… А про то забываете, что народ на вас надеется. А какая же польза от вас будет, от больного?
— Какая ты, однако, серьезная! Ну ладно, ладно, наслушался твоих уговоров, а теперь давай дальше. На чем мы там остановились?
Майка посмотрела в свои записи — он диктовал ей статью в газету, — взглянула на Василия Ивановича, решительно поднялась:
— Вы тут про Кубе говорили. Но чорт его побери, этого Кубе, никуда он от нас не денется, подождет! Больше я записывать не буду, вы совсем больны, даже руки у вас трясутся… Я сейчас скажу Дудику, чтобы он вызвал доктора из отряда.