Незабываемые дни

Кох сидел в своем кабинете и, готовясь к очередному допросу, подбирал нужные документы, перечитывал полученные приказы и инструкции. Среди них были также два приказа о знаменитом диверсанте дяде Косте. Один, общий для всех отделений гестапо, был подписан самим рейхсминистром Гиммлером. Второй приказ — начальником гестапо по Белоруссии, Ценером, и адресован непосредственно Коху.

В нем была собственноручная приписка господина Ценера, который довольно прозрачно намекал Коху, чтобы он искал преступников не среди проверенных людей, самоотверженно работающих в депо, а проявил бы больше усердия и сноровки в других местах. Это уж похоже было на то, что начальник подтрунивает над ним.

Прочтя эти приказы, Кох нахмурился. За последние месяцы таинственный дядя Костя стал ему поперек горла. Не будет у него, Коха, покоя до тех пор, пока не поймает этого проклятого диверсанта.

Он уже собирался итти в тюрьму, как позвонил телефон. Из трубки донесся голос инженера Заслонова:

— Простите, что так поздно беспокою вас, но я должен выполнить взятый на себя долг.

Инженер напоминал, что по его, господина Коха, приказу он должен явиться завтра в гестапо, но известия, полученные им, настолько важные, что он хочет передать их непременно сегодня.

— Так в чем же дело, вы можете притти ко мне в любое время дня и ночи.

— К сожалению, не могу, уважаемый господин комиссар. Уже несколько дней за мной следят рабочие.

— Тогда я дам вам адрес человека, о котором я говорил вам в прошлый раз. Запишите… Записали? Если не застанете его, можете отправиться по другому адресу. Этот человек тоже вас примет, скажете ему, что по моему приказу. Если он не поверит, пусть позвонит мне.

Заслонов записал два адреса явочных квартир гестаповских резидентов. Он собрался уже положить трубку, когда Кох еще раз спросил:

— А что у вас там за срочные дела?

— Очень важные сведения, господин комиссар. О человеке, которого вы долгое время разыскиваете, о дяде Косте. Я напал на его следы.

В трубке слышно было, как Кох поперхнулся. Потом донеслось бульканье, — очевидно, господин комиссар налил стакан воды, чтобы напиться. Потом взволнованный голос спросил:

— Вы не шутите; господин инженер?

— Что вы, господин комиссар? Вы давно знаете, что у меня нет склонности к шуткам.

— Тогда… подождите… никуда не отлучайтесь из депо. Я сейчас буду у вас.

— Слушаю, господин комиссар.

Заслонов положил трубку, взглянув на Чичина, слыхавшего весь этот разговор, засмеялся:

— Что ж, скоро представимся господину комиссару гестапо. Надо же с ним как-то попрощаться. Не мешало бы потревожить и господина Вейса, но у него еще хватит хлопот, да и времени нет заниматься с ним.

И сразу нахмурился, посуровел:

— Вот что, Чичин! В нашем распоряжении, — инженер посмотрел на часы, — полчаса еще. Сейчас выдели две группы проворных хлопцев, человека по три, не больше. Возьми вот эти два адреса. Это квартиры гестаповских резидентов. Надо или взять их, или, если не представится возможность, прикончить на месте… Ну, понимаешь… Захватить документы, если окажутся. Да без особого там шума, крика. Проследи также, чтобы этот остолоп Кох не учинил какую-нибудь пакость, гляди, еще догадается обо всей этой комедии. Если будет двигаться с отрядом, предупреди. Ну, действуй!.

Инженер остался один в полуосвещенной конторе. Из-за перегородки долетали приглушенные звуки из депо, там шла обычная повседневная работа. Мерно тикали стенные часы, и, маятник, тускло поблескивавший, словно лунный диск, мерно раскачивался за мутным стеклом. Где-то на путях гудели паровозы. Вокруг шла привычная жизнь, налаженная работа.

Но это только казалось.

Осталась внешняя оболочка жизни. Самой жизни не было. Сколько радостных минут было пережито в этих прокопченных стенах. Как взволнованно билось сердце, когда всем коллективом встречали октябрьский и первомайский праздники, когда все вместе выслушивали приветственные телеграммы, обсуждали свои планы, свои победы. Жизнь шла полным ходом, и каждая удача радостно волновала всех. Депо держало первенство на дороге. Росло депо, росли перевозки, на глазах росло и крепло государство. И каждый чувствовал, что его труд — не последний в стране, что его достижения и победы вливаются в огромное русло многочисленных побед всего советского народа. И каждому хотелось трудиться так, чтобы от его работы богатела Родина, росла, становилась все могущественней и прекрасней на радость людям.

Ничего этого не осталось теперь.

Мрачно в депо. Мрачно и в душе. Идет человек на работу, как на каторгу. С работы возвращается, как из тюрьмы. И на каждом шагу подгоняют его: шволячи, шволячи…

Заслонов посмотрел на часы. Оставалось еще минут пятнадцать. Вошел спокойный, сосредоточенный Чичин:

— Один идет!

— Ну и хорошо… Проверь, все ли на своих местах.

Через несколько минут в контору вошел Кох. Видно, он очень спешил. Хотя на улице был крепкий мороз, Кох вспотел. Вытирая мокрый лоб, он присел к столу: