Незабываемые дни

— По вашему приказу, господин генерал! Их собрали, чтобы они не загромождали дороги.

— Я назначил вас комендантом города не для того, чтобы моим войскам учинялись всякие неприятности. На переправе — нехватка рук, а тут тысячи людей сидят без дела. Может быть, вы намереваетесь организовать курорт для них. Немедленно дать людям порядок! — повысил он несколько голос. — А за убийство солдата… — генерал пошевелил губами, словно прикидывал что-то в уме, — сто человек!

Генерал не спеша направился к машине и, уже усевшись, сказал майору, стоявшему рядом:

— Понимаете: порядок, порядок и порядок! Комендант должен работать как часы. Да! — Он прикоснулся к плечу шофера, давая знать, что пора ехать дальше.

Толпу окружили солдаты с примкнутыми штыками. С какого-то грузовика принесли небольшой столик, пару табуреток. На них уселись писаря, разложившие на столе лист чистой бумаги.

Комендант подошел к притихшей толпе.

— Встать, когда с вами разговаривают! — закричал он сорвавшимся голосом, словно арапником стеганул по толпе. Рука его неторопливо расстегивала кобуру. Он смотрел на людей, пристально следя за каждым движением, старался выделить некоторых.

— Скорей, скорей! — кричал он. — Я научу вас уважать германскую армию! Я… я… — уже ревел он, — а ну живей шевелись. Коммунисты, комсомольцы, выходи!

Толпа стояла неподвижно. Изредка слышался пугливый шепот да тяжкий вздох перекатывался по рядам людей, не знавших, чего от них в конце концов хотят, что готовит им этот злой человек.

— Так что ж, коммунистов и комсомольцев нет среди вас? — Комендант наливался яростью, на белой щеке его загорелись, расплываясь, густые красные пятна. — Я говорю вам — раз, два…

И тут из толпы вышел юноша. Ему лет семнадцать, не больше. Это был брат убитой девушки, которую раньше пытались обесчестить солдаты. Русые волосы его, светлые, кудрявые, мягко золотились под солнцем, и вся его фигура светилась чем-то детским, наивным. По его лицу скатывались редкие слезинки, он смахивал их рукой, а черные глаза горели таким блеском, что, казалось, эти слезинки вскипают на жгучем огне ненависти и, вскипая, испаряются. Встретив этот взгляд, комендант невольно отступил на шаг. А юноша говорил, и голос его срывался на дегский крик, в котором слышалась страшная боль растоптанной мечты, боль души человеческой, которой суждено увянуть, не расцветши:

— Ну, вот… Вам мало крови, людоеды! Ну, я — комсомолец. Что вам нужно, выродки?

Он задыхался, судорожно сжимал кулаки, медленно приближаясь к коменданту.

Под коричневым пятном майоровой щеки заходил желвак. Майор целился из парабеллума, целился спокойно, неторопливо, как на занятиях. Только дрогнули ресницы, когда грянул выстрел. Комендант тыкал парабеллум в кобуру, а из синеватого дула пистолета вился дымок.

Колючим холодком повеяло на сердца людей и еще чем-то, похожим на укор и стыд; вот нашлось мужественное сердце, оно преодолело страх смерти и отошло в небытие, не уронив человеческого достоинства, славы земли своей. Может быть, и напрасной была эта смерть, но кто бросит упрек на могилу этого безвременно погибшего человека?

Взволнованная людская толпа была оттиснута назад.

Солдаты хватали мужчин, отводили их к штабелям дров возле реки. Некоторые из схваченных бросились с кручи в воду. Поднялась беспорядочная пальба, громкие залпы раздались около штабелей.

— Мамочка, где же наши красноармейцы, почему они не бьют их? — плача, говорил Василька, уткнувшись головой в колени матери. Ксеня ничего не отвечала. Она успокаивала и убаюкивала маленького и, покачиваясь, напевала вполголоса:

— А-а-а… а-а-а… а-а-а!

В ее глазах не было ни тоски, ни страха, ни тревоги. Она равнодушно глядела на онемевших людей, на суетливые движения солдат, которые сбрасывали с береговой кручи расстрелянных, на коричневую щеку коменданта, над которой вился дымок от сигареты. Солдаты кончили свою работу и начали выстраивать людей в длинную очередь, подводить их к столику. За ним сидел комендант. Он бегло осматривал подошедшего, и человека отводили в одну или другую группу. Большинство, среди которых были преимущественно дети, старики, женщины, отсылали назад, на берег. Игната вместе с другими парнями повели сразу на грузовик. Он хотел попрощаться с сестрой и с Надей, но его грубо оттолкнули и погнали к машине. Игнат только успел крикнуть:

— Держитесь вместе! Я не пропаду… Увидимся еще!

Фамилии тех, кого отводили на машины, старательно заносили в списки. Меньшую группу мужчин, в которую попали люди, в чем-то заподозренные комендантом, под усиленным конвоем повели в город. Солдаты, кончив писать, унесли столик и стулья. Комендант подошел к женщинам, снова столпившимся на берегу. Он закурил сигарету, был необычайно веселым, развязным.

— Значит, удирали от нас? Боитесь? Это хорошо, ох, как хорошо! Но вы будете нас бояться еще больше. Мы научим вас уважать Германию. Вы будете каменеть от страха при одном слове Германия. Но-но-но… хватит, — словно сдерживал самого себя майор и уже совсем иначе, миролюбиво и спокойно, сказал: