Незабываемые дни

Они задыхались в клубах пыли, летевшей с шоссе из-под сотен машин, из-под тысяч солдатских сапог, поблескивавших на солнце стертыми гвоздями подошв. Их провели по нескольким улицам к берегу, густо уставленному штабелями дров, сплавных бревен. Наконец, можно было сесть на землю, примоститься на пахучем бревне, отдохнуть. Конвоиры куда-то скрылись. Да и не было особой нужды стеречь истомленных людей, убегать им все равно было некуда: почти с трех сторон протекала река, широкая, с крутым обрывистым берегом. Видно было, как вскипает воронками стремнина, и они бешено кружатся, исчезают. На их месте бьет из глубины вода, словно шумит родник, вскипая узорчатой пеной, бугрится и так же внезапно пропадает, оставив на поверхности прозрачные пузыри, которые еле поспевают за быстриной. Василька, как зачарованный, глядел на стремительный бег реки, и когда посмотрел в другую сторону, где стояли немецкие обозы, танки, ему показалось, что и танки, и машины, и даже огромные штабели дров и бревен поплыли по земле, поплыли быстро-быстро, словно наперегонки. Он зажмурил глаза и, когда снова раскрыл их, все оставалось на месте. Около машин суетились немецкие солдаты, чистили оружие, что-то перегружали. Некоторые спускались по круче к реке и, раздевшись по пояс, мылись там. Только брызги воды летели во все стороны, и горячо поблескивали на солнце голые солдатские спины. Сильно пригревало солнце, кружил голову смолистый запах бревен, и Василька задремал, уткнувшись в кучу коры, опилок, щепы, которыми была тут усыпана вся земля.

Вскоре он проснулся от чьего-то крика. Крик был таким отчаянным и пронзительным, что все сидевшие вблизи невольно втянули головы в плечи, а мать привлекла Васильку к себе, обняла и торопливо говорила ему:

— Ты не слушай! Не смотри. Ты вот лучше усни…

Но разве можно было уснуть! Из-под материнской руки Василька заметил необычайное движение около штабеля дров. Два фашистских солдата тащили за штабель девушку лет шестнадцати. Бледная, растерзанная, она упиралась изо всех сил, и ноги ее волочились по земле, разгребая песок и опилки. Сорванным, осипшим голосом она кричала уже еле слышно:

— Мама, мамочка!

Солдаты тормошили ее, пьяно хохотали ей в лицо. Седенькая женщина не отступала от них на на шаг. Она наваливалась всем телом на руки солдат, вырывая девушку, забегала вперед, не давала им итти. Один из солдат сильно ударил ее по лицу. Женщина повалилась было на землю, но тут же вскочила, бросилась с кулаками на долговязого гитлеровца, вцепилась в его каску, силясь сорвать ее с головы. Дикий хохот стоял кругом. Хохотала большая группа солдат, стоявших неподалеку, потешалась над этим забавным для них зрелищем. Из согнанной сюда толпы людей, примостившихся на земле, поднялось и бежало на помощь женщине несколько человек. Слышались выкрики:

— Что вы делаете, выродки, звери!

Ксеня видела, как встал с нахмуренным, потемневшим лицом Игнат. Она резко дернула его за руку, так что тот сел.

— Ты с ума сошел? Хочешь, чтобы из-за тебя погибли маленькие дети, дурень!

Игнат сел, с трудом переводя дыхание. Капли пота повисли на взмокших прядях его русых волос. Надя сидела рядом и не замечала слез, которые скатывались, падали с ее лица на горячий песок.

Вся толпа вдруг встрепенулась. Сорванная с долговязого солдата каска с размаху опустилась на его голову. Женщина наносила удар за ударом, ее седые волосы развевались по ветру, и вся ее фигура была в стремительном, неудержимом движении. Как орлица, спасающая своего птенца, набросилась она на безжалостного врага. Солдат внезапно обмяк, осел и, судорожно схватившись руками за рассеченное темя, грузно упал на землю. Второй сразу протрезвился и, выпустив из рук девушку, упавшую без сознания, схватился за автомат. Гулкие выстрелы разорвали тишину. Стреляли солдаты, стоявшие поодаль и только сейчас переставшие хохотать. Сквозь выстрелы послышались короткие вскрики. Кто-то поблизости тяжело застонал. Поднялся звонкий детский вопль: «Ой, мама, как мне больно!»

Стрельба вдруг оборвалась. Вблизи фыркнул и остановился автомобиль. За ним подъехал другой. Из передней машины вышел высохший, как щепка, низенький генерал. Вытянулись в струнку солдаты, почтительно столпились и наклонились к нему офицеры.

Генерал пошевелил губами, его вялый, стеклянный взгляд скользнул по толпе, по убитым, по стоявшим навытяжку солдатам.

— Что это у вас такое? — ни к кому не обращаясь, спросил он. Вертлявый ефрейтор проворно подскочил к нему и стал как вкопанный.

— Разрешите доложить, господин генерал, они, — тут он махнул рукой на столпившихся людей, — убили нашего солдата.

— Что значит — убили? — поморщился генерал. — Он погиб, как воин, в неравном бою с врагом… Понял? Ну, пошли по местам, все!

Солдаты двинулись, к своим танкам, машинам.

— Майор Кури! — тем же бесстрастным голосом произнес генерал.

Из его свиты отделился и, немного прихрамывая, подошел пожилой офицер с коричневым родимым пятном через всю щеку.

— Что это значит? — коротко спросил его генерал, кивнув головой на толпу.