Невыносимый брат

— И нас нет, — плотоядно улыбается Мирон, словно Геля у него в комнате спрятана, и он на неё претендует. Но это не так, он просто дразнится. Отлично кстати, я немного злюсь, вспоминая, как они сосались под окнами дома, где я зажигал. Но им меня не переплюнуть всё равно. Тем более я точно знаю, что они мне мстили таким образом. Потом выясню, кто был инициатором такого выкрутаса.

— Что у трезвого в уме, то у пьяного на языке, — почесываю нос. — Давай, нажрёмся, я тебе всё скажу.

— Не отошёл от прошлых твоих откровений, крыса меркантильная. То есть у меня ничего за душой, так со мной и дел никаких. Лихо ты скурвился. А не тебя ли я защищал в школе? Не с тобой делился сладостями, что бабуля с работы таскала? А когда ты, маленькая мразь, потерял свои рукавицы, ты мой, сука, лимонад одной моей, блядь, рукавицей держал! Для тебя не было жалко, ты ведь был другом!

Я облизал губы, они пересохли. На него боялся смотреть.

Вот, пошёл процесс. Он высказывает обиды, это правильно. Значит, сейчас поспорим и придём к истине.

— Мирон, я к тебе, как к единственному живому человеку во всей моей жизни, — признаюсь я.

Вспомнил я эту рукавицу. На морозе пили лимонад, пальцы коченели. А так стояли с Роном, по одной руке в кармане и одна пара рукавиц на двоих.

И я предал… Я такого человека посмел оскорбить.

Кого угодно буду стесняться, но не его.

Поднимаю глаза полные слёз.

— Без пяти минут петля, — признаюсь ему. — Словно заблудился… Никого нет вокруг.

Жду его ответа.

— У тебя отец есть. Адекватный, — продолжает строго говорить мой единственный друг. — Ты вокруг никого не видишь.

— Тебя вижу, — шмыгаю я носом и отворачиваюсь. — Мирон, пожалуйста. Прости меня…

Последнее шёпотом говорю, в горле ком встаёт. Я не могу понять, как я дошёл до такого, что перестал воспринимать Корсарова за лучшего из друзей.

Но всё просто, я в какой-то момент стал видеть свою исключительность. Был обычной Мошкой, а оказался мажором. И моё окружение это заметило сразу. Я менялся, они восхищались. Все кроме Мирона, вот он и стал для меня лишним. Я должен смириться со своей обыкновенностью, гордость удушить, и гармонично так счастливо существовать с Роном. И если смогу, то и Гелика поймаю.

Мне необходимо работать над собой.

Рон заглядывает в пакет…

По щекам слёзы счастья. Он простил меня. Бескорыстно, от чистого сердца. Не потому что у меня есть деньги, просто… Он такой, настоящий.

Это стимул я хочу быть таким же, как Мирон Корсаров. Готов даже на одержимость к девушке. Вообще не проблема, я похоже уже…

Мирон достаёт бутылку текилы.

— Аристократ подворотный, — хмыкает он. — Соль с лимоном не забыл?

— Нет. Всё купил и закусь приличная.

Рон видит мои слёзы и улыбается.

— Ого, — он суёт свой нос в пакет. — А куда три бутылки?

— В хлам хочу, вообще, чтобы без ориентира.

— Так тебя, сучка крашена, на бабьё потянет.

— Вот! — кивнул я, соглашаясь. — Хочу испытать себя. Смогу… Гелика так люблю, смогу пьяным изменить?

— Конечно, сможешь. Ты ж шкура, — он тянет пакет на кухню.

— Ну Ритку не взял… Ну, тогда, — я запинаюсь, глубоко дышу, не могу поверить своему счастью. Лишь бы ещё раз не обосраться. — Нажрался, а не захотел другую.

— Так ты сейчас на этих испытаниях сопьёшься.

На кухне пахнет рыбой, что вообще аппетит не вызывает. Варёной вроде. Я сто лет такое уже не ел.

Корсаров выкладывает салатики, нарезку, хлеб со злаками. Лимон и красивую солонку, которая именно так и продавалась вместе с текилой.

Он уходит, возвращается с хрустальной посудой.

— Я в детстве не понимал, когда вообще этот хрусталь можно трогать, — смеётся Мирон. — Во-от, теперь понятно.

Он красиво оформляет столик и фоткает на память. Он улыбается… Открыто так, по-родному, по-доброму… Он такой, такой охрененный человек!

Такой…

Что после первой бутылки, я пытаюсь скинуть с него нимб, который появляется перед моими пьяными глазами.

И началось!

Вторую бутылку мы осилили только до половины. Третью бабуля убрала, что-то там говорила про драки, когда я бодал её пальто на вешалке.

Кажется, что тепло и лето, я падаю на заледеневшей луже у подъезда. Трогаю грязную воду, а льда вроде и нет. Рон с трудом меня поднимает на ноги. Чтобы не рухнуть, обнимаемся с Роном, идём во тьму.

— И ты понимаешь… Ты меня понимаешь? — я перед лицом Мирона выстраиваю пальцами какие-то фигуры.

— Мирош, привет, — прямо к нам в объятия влетает какая-то барышня. Так обрадовалась, что пьяные. Видимо девке только это и было нужно.

— Ты Люба Часова? — пьяно щурился Мирон.

— Нет, я Оля, помнишь…

Мирон кладёт на лицо девке свою ладонь и куда-то её откидывает.

— И я, — говорю с трудом, — с тобой солидарен.

Чем ближе к клубу, тем больше машин и шума. Я пешком, где-то в голове кружится мысль, что сорить деньгами нельзя. И девчонок щупать тоже.

Выдержу?

Щурюсь на косорылого пацана. Он щуплый, а куртка летняя с нереальными плечами, что свисают вниз. Костян, бывший одноклассник.

— Какие люди! — кричит он, в улыбке не хватает пару зубов. — Неожиданно!

Он пьёт пиво из горлышка бутылки. Протягивает бутылку мне. Я хватаю и высасываю почти всю, пока Мирон не вырывает её у меня.