Невыносимая любовь

Я попросил таксиста отвезти меня в Блумсбери. Откинувшись на сиденье, попытался успокоиться и припомнил те неясные, смешанные чувства, которые испытал накануне, выбежав в поисках Перри на Сент-Джеймс-сквер. Потом он представлялся мне незнакомцем, на которого проецировались все мои необъяснимые страхи. Теперь я считал его эксцентричным, неуравновешенным молодым человеком, не способным взглянуть мне в глаза и нисколько не страдающим от собственных эмоциональных устремлений и неадекватности. Он был фигурой патетической, не угрожающей, как оказалось, а раздражающей, способной, как и предсказывала Кларисса, превратить себя в забавную историю. Вероятно, после столь напряженной встречи пытаться не думать о ней было ошибкой. Но тогда это казалось разумным и необходимым – я и так потерял полдня. Раньше чем машина проехала первый километр, я мысленно переключился на работу, запланированную на день, на статью, которую я начал обдумывать, поджидая Клариссу в Хитроу.

Тогда я собирался начать длинную статью об улыбке. Редактор одного научного американского журнала намеревался посвятить целый выпуск, как он выражался, интеллектуальной революции. Биологи и психологи-эволюционисты занимались переоценкой социальных наук. Послевоенное единодушие. Стандартная Социально-Научная Модель разваливалась на части, человеческая природа требовала пересмотра. В этот мир мы приходим не белым листом и не обучаемой чему угодно машиной. Теперь мы считаемся «продуктами» нашего окружения. Если мы желаем узнать, что мы такое, нам придется узнать, откуда мы пришли. Мы эволюционировали, как любое другое создание на земле. Мы пришли в мир со способностями и ограничениями, полностью генетически предопределенными. Многие наши черты, размер ноги, цвет глаз – фиксированы, другим же, как, например, социальному и сексуальному поведению или владению языком, предстоит развиваться. Но ход развития не произволен. Он заложен в нас природой. Современная биология человека поддерживает Дарвина; эмоциональная мимика в разных культурах во многом схожа, а младенческая улыбка – именно тот социальный знак, который легче всего изолировать и изучать. Он проявляется у детей из племени кунсан в Калахари в то же самое время, что и у американских детишек в западной части Манхэттена, и с тем же результатом. Как здорово выразился Эдвард О. Уилсон, этот сигнал «вызывает более щедрые проявления родительской любви и привязанности». Затем он продолжает: «Пользуясь терминологией зоолога, этот социальный раздражитель есть врожденный и относительно неизменный сигнал, призванный создавать основу для социальных отношений».

Несколько лет назад издатели не думали ни о чем, кроме хаоса. Теперь они бьются головой о рабочие столы, пытаясь осветить любые намеки на неодарвинизм, эволюционную психологию и генетику. Я не жаловался, бизнес вполне меня устраивал, но Кларисса выступала против этого проекта в принципе. Рационализм, впавший в неистовство.

– Это новый фундаментализм, – высказалась она однажды вечером. – Двадцать лет назад и ты, и твои друзья были убежденными социалистами и во всех неудачах человечества винили окружающую обстановку. Теперь каждый для вас превратился в пленника собственных генов, которые стали причиной всех причин!

Она смутилась, когда я прочел ей абзац из Уилсона.

– Наука докопалась до самой сути, – сказала она, – но в процессе был утрачен больший смысл. Все, что зоолог может сказать о младенческой улыбке, по большому счету интереса не представляет. Суть этой улыбки отражается в глазах и сердцах родителей и в начинающейся любви, которая только и имеет смысл в масштабах вечности.

Это были наши обычные ночные посиделки за кухонным столом. Я сказал, что, по-моему, в последнее время она проводит в обществе Джона Китса слишком много времени. Хоть он, без сомнения, и гений, но в то же время и ретроград, убежденный, что наука обкрадывает мир чудес, который только и имеет значение. Если мы обсуждаем ценность младенческой улыбки, почему бы не рассмотреть ее источник? Может быть, всех младенцев веселит им одним известная шутка? А может, Господь спускается и щекочет их? Или, что более правдоподобно, они учатся улыбаться у своих матерей? Но ведь улыбаются и слепоглухие от рождения дети. Эта улыбка, должно быть, в них заложена и по веским эволюционным причинам. Кларисса сказала, что я не понял ее. Нет ничего плохого в анализе мелочей, но велик риск упустить из виду целое. Тут я согласился. Момент синтеза решает все. Кларисса сказала, что я по-прежнему имею в виду другое, а она говорила о любви. Я ответил, что и я говорю о ней и о том, как дети, не умеющие даже говорить, стараются получить этой любви по максимуму. Кларисса сказала, нет, я все еще не понимаю ее. Нам пришлось закончить этот разговор. Но никто не обиделся. Мы поднимали эту тему часто и по разным поводам. На самом же деле в этот раз мы обсуждали отсутствие детей в нашей жизни.