Я люблю осень. Люблю её слякоть, моросящие, пронизывающие дожди и туманы, шорох под ногами. Как хорошо бродить по улицам Старого города, забредать в самые дальние углы скверов и садов, где нет никого. Такая сладкая тоска томит и ласкает душу! Или, тоже хорошо, когда выпадают светлые солнечные дни – и небо совсем по-другому голубое, нежели летом. Так ярко чернеют стволы и ветки лип, на фоне светящегося золота листвы, в аллеях у Замковой горы, и кажется, вот-вот, из-за поворота, вся окутанная туманом и тайной, стройная и прекрасная, выйдет тебе навстречу Она. Та, которую ты видел в тревожных снах, которую так давно ждал, предчувствовал и заранее любил.
Димке надоело гоняться за стайками. И он придумал другую забаву – стал подпрыгивать и взлетать вместе с пернатыми. Откуда что берётся! Я понимаю, бабье лето окрыляет. Но чтобы так буквально?
Вспорхнув в последний раз, он мило попрощался с птицами, и мы двинулись дальше. По дороге я раскланивался со знакомыми, такими же степенными и пожилыми, как и я, но ни с кем не останавливался и не заговаривал: не хотелось тратить время на пустую болтовню.
Подошли к старикам-шахматистам. Я, быстро оценив позицию на доске, подсказал «белым»:
– Конь с3-d5 – вилка и одна из фигур летит.
Пенсионер, игравший белыми, ошалело вытаращился на меня, как будто ему за шиворот вылили кипяток, а «чёрные» недовольно крякнули.
– Физкультпривет, ветераны! Внимательнее учите дебютную теорию, – не дав им опомниться, выпалил я. Мы удалились, не дожидаясь ответа.
В воздухе вместе с последним теплом и листьями кружилась лёгкая серебристая паутинка. Аромат увядания!
Ах, осень, что ты делаешь со мной?! Откуда в тебе эта, неподдающаяся описанию, магия, этот ясный свет, таинственная гармония красок, чудесные перевоплощения и миражи?..
Пока я предавался эстетическим чувствам, Димка успел вскарабкаться на ветку старого клёна. Сидел, болтал ногами и мурлыкал себе под нос «Пусть бегут неуклюже…».
Я присел у чёрного, покрытого зеленоватым налётом, ствола. В траве продолжалась своя нечеловеческая жизнь. Мелкие вечные труженики тащились по раз и навсегда проложенному маршруту: одни на дерево, другие обратно в подземные пещеры, неся на себе, кто что мог.
«И ничто не может их остановить. Разве что всемирный потоп», – подумал я.
Димка спрыгнул с ветки как раз на муравьиную тропинку и одной ногой насмерть придавил штук десять работяг, которые тянули домой куколку бражника.
Эх, Димка, ты даже не заметил, как совершил непреднамеренное убийство! Но не хотелось в такой день думать о смерти.
Не прошло и пяти минут, как соратники утащили с тропинки всех убиенных и раздавленную куколку.
Вот и от нас ничего не останется на земле. Нас тоже зароют близкие. Вместе с нашими чувствами, надеждами, мечтами, переживаниями. Хорошо Димке, он об этом ещё не думает. Летит себе вперёд, как пташка!
Димка добежал до фонтана и остановился. Увидел знакомую девушку, соседку, в которую был тайно влюблён. Она возвращалась из института. Он предложил проводить её домой. Обо мне тут же забыл. Понятно: любовь – дело серьёзное. Мне не оставалось ничего другого, как плестись за ними.
Девушку звали Марина. Она была старше Димки на десять лет. Ей было двадцать. У неё были большие зелёно-голубые морские глаза и рыжие косы, которым так шла осень. От неё пахло пряниками, ванилью, книжками и чем-то чисто девичьим. Я подбежал и лизнул её руку. Мне так захотелось. От неожиданности она вздрогнула и тихо вскрикнула, но потом узнала меня и успокоилась. Так мы втроём дошли до нашего дома. Она постояла ещё немного. Поболтала с Димкой у своего подъезда. Ласково погладила меня по голове и ушла.
– Что, Фил? Пора и нам домой. Уроки, будь они неладны.
Димка разочарованно вздохнул.
Жалко было уходить. Погодка-то какая! Но ничего не поделаешь.
– Пошли, – с сожалением ответил я. Он пристегнул поводок е моему ошейнику, отчего мне захотелось отряхнуться и почесать за ухом. И я покорно потянулся за ним, уныло помахивая хвостом.
Что-то неладное творилось с погодой. Вот уже второе лето дождь лил чуть ли не каждый день, и август более походил на октябрь.
«Это скорее не лето, а осень…»
Внутри Дмитрия Филумова что-то зашевелилось. Так всегда бывало с ним после нескольких месяцев молчания.
«Для начала неплохо», – подумал он.
Он не был поэтом. Он всегда мог заработать другим трудом. К поэзии же относился как к хронической болезни, которая проявляется периодически и от которой нет лекарства.
Филумов, когда на него накатывали приступы «болезни», острее чувствовал происходящее. И тогда в его голове начинали вертеться слова или обрывки мыслей. Что это? Стихи? Нет. Скорее несвязное бормотание, но со своей мелодией, ритмом, размером. А может быть, напев матери, баюкающей грудного младенца, заклинания колдуньи или камлание шамана? Слова нанизывались на какую-то невидимую спицу, выстраивались в строчки – и тогда их можно было записать.
Вот и сейчас, он чувствовал, нач
«Это скорее не лето, а осень…»
Филумов потянулся за бумагой.