Невская битва. Солнце земли русской

— Коринф, ты ли это? — спросил я коня. Он мотнул головою и прянул ушами именно так, как делал Костин греческий фарек. Да он это! Вон и белые лучи в черной гриве такие же, только все сплошь кровавой рудою залиты. — Ну, брат, коли это ты, так уж припомни мне, как я тебе ногу вылечил! — воскликнул я горестно, оттого что предчуял беду, стрясшуюся с Луготинцем. Прибоднул его своими незлобными бодцами и во весь опор устремился на самую высокую ставку свеев, ибо она каким-то боком сама собою вблизь меня очутилась. Кто-то пытался броситься мне наперерез, одного я сбил топором своим, другого живым оставил, промахнувшись, и сам не заметил, как ворвался в шатер. Там еще снаряжали в доспехи каких-то запоздавших свейских риттаров, и на меня тотчас бросились, да к тому же и позади себя я слышал погоню. Что мной господило, я и сам не знаю, не то дурость, не то благая высшая воля. Я так понимаю, что дурость, хотя Александр потом рассудил иначе и увидел в моих безоглядных действиях Божий промысел. Как бы то ни было, но я оказался в ловушке, и жить мне оставалось считанные мгновенья.

Биться с окружающими меня врагами означало лишь одно — унести с собой в могилу двух или трех из них, как получится, и вдруг я, малосмысленный отрок солнцеподобного князя Александра Ярославича, сам от себя получил нежданное, негаданное спасение. Помирать — так в самой середине шатра, отчего-то возникло во мне этакое понятие. Я устремил Коринфа к шатровому столбу, а подъехав, была — не была! — всю свою силу, всю злость на отнимаемую у меня жизнь вложил в эти два замечательных удара. Размахнулся топором и — хрясть справа! хрясть слева! — славен недаром мой топорный удар!..

И качнулся столб, затрещал, поплыл в сторону, обрушивая сверху на нас с Коринфом и на папежников всю высокую ставку свейского местера Биргера. При виде такого для себя несчастья свеи, готовые вот-вот разорвать нас на клочья, бросились к выходу, но мало кому из них дал Господь выскочить вон. А иных и вовсе пришибло павшим тяжелым бревном, которое мы с Коринфом подрубили. Нас тут тако же накрыло плотным шатерным полотном, но только я успел прорвать топором зев и быстро пропороть его дальше. Святой Савва, покровитель мой, со мною был тогда бесспорно, ибо я первым на Луготинцевом коне выскочил из-под рухнувшей ставки, а недруги мои, алкавшие моей погибели, рядом оказались накрытые полотном. Скажете, злодей и я, как они, но не оставалось во мне жалости к ним, взялся я побивать их, беззащитно барахтающихся под полотном шатра, наезжая на них копытами Коринфа и крича что есть мочи:

— С нами Бог! Разумейте языцы!

И тут я увидел подмогу, широкой волной накатывающуюся ко мне ближе — наши ребятушки, прорвав свейские порядки, наехали на рухнувший шатер, добивая тех, кто вылезал из-под него, подобно мне, прорвав ткань.

Я же теперь во все глаза рыскал увидеть, где же там мой князь, жив ли он, и сойдя на Коринфе с полотна шатра, уже изрядно залитого кровью, вставал на стременах, всматриваясь.

— Савка! — вдруг услышал я его голос из гущи сражающихся и бросился туда, бормоча свое извечное про Савву Юрьича. Александр продолжал биться со свеями, и я присоединился к его усилиям, вновь и вновь обагряя свой топор кровищей незваных латынов. Лицо князя было бледно и сияло торжеством правого дела, плечи, грудь и руки забрызгались кровью.

— Здесь я, Славич! Видал, как ставка пала?

— Твоих рук? — крикнул он весело, разя мечом направо и налево.

— Моих, Славич! — ликовал я, не роняя топора своего. — Прощаешь ладожские мои грехи?

— Прощаю! Ратмира прикрой!

Ратмир бился чуть поодаль, уже пеший. Конь его лежал в реках крови и предсмертно хрипел. И сам Ратмир весь был сплошь в крови, своей ли, вражеской ли, коня ли своего — не разобрать. Он отчаянно рубился, и видно было, что очень хотят папежники разлучить его душу с телом.

— Держись, Ратмирка! — крикнул я, отсекая от него одного из нападающих.

Глава семнадцатая НА ТОМ СВЕТЕ ПОМИРИМСЯ!