Невская битва. Солнце земли русской

После этого Савва его, дурачка, самого стал к себе привязывать на ночь, дабы ничего подобного не повторилось.

— Слобони гребли, — приказал Юрята гребцу Николе, и тот послушно остановил весла, вытащил их из воды и бережно положил по бортам лодки. Замедляя ход, суденышко плавно рассекало чистейшую озерную воду, сквозь которую зоркий глаз Юряты различал дно.

— Увидел? — спросил Елисей.

— Кажись… Медведь, ты дочку-то[141] подгребком назад цуток подкинь.

Никола взял маленькое весельце и тихонько стал разворачивать лодку, возвращать ее.

— Тут! — воскликнул Юрята, разом скинул с себя рубаху и, оставшись в чем мать родила, перекрестился: — Благослови, Господи!

Он бросился в воду и быстро стал набирать глубину умелыми и сильными нырками. Глубоко внизу он отчетливо различал железную птицу, выпятившую вперед свою грудь, и, донырнув до нее, он схватил ее за голову. Это был только шлем. Ничего более. Замерев на дне, ныряльщик внимательно огляделся по сторонам — никаких тел и предметов не было видно. Как-то так получилось, что этот шлем не подняли, упустили из виду.

Извлекать тела немцев и закованные в броню туши лошадей стали уже в последних числах апреля, сразу после Светлой седмицы. Сперва — где помельче. Густо намазавшись жиром, Юрята прыгал в воду с крепкой веревкой, на дне успевал приподнять мертвеца и просунуть ужище ему под спину. Затем вылезал, продыхивался и во время второго нырка завязывал вервие двойным узлом на немце поперек туловища. После этого тело поднимали на лодку и везли на берег, где с утопленника снимали все доспехи и одежды. Это дорогостоящее добро поступало в распоряжение сельской общины, а мертвеца заворачивали в камышовые или ситничные рогожи, дабы в таком легком травяном гробу предать тело земле.

По мере того как вода в озере становилась теплее, день ото дня вытаскивали все больше и больше немцев, потонувших в решающий миг Ледового побоища. В иной день до двадцати трупов извлекали. Некоторые бывали одеты в весьма дорогие доспехи, а бывали и совсем бедные, в тонких кольчужках, особенно чухонтаи, коих тоже немало провалилось тогда под лед. Да что там немало — почитай на каждого немчина один чухняй приходился.

По изначальному уговору ныряльщики получали доспех с каждого двадцатого извлеченного утопленника. Таковых ныряльщиков в Узмени нашлось пятеро, но только Юрята Камень оказался недосягаемо непревзойденным — целых девять доспехов досталось ему в награду. Остальные ныряльщики — кто четыре, кто три, а кто и вовсе по два доспеха себе стяжали.

К середине мая все меньше и меньше добычи оставляло дно Чудского озера узменцам и жителям Кобыльего Городища, которые тоже приплывали сюда на поживу. И даже из Островца бывали тут лодочки, только что из Колпина да из Вороньего не приплывали — далековато.

Чувствуя начало нехватки воздуха в легких, Юрята оттолкнулся от дна и быстро пошел вверх, неся над собой шлем. Вынырнув, бросил его в лодку, сам ловко и быстро схватился за борт и впрыгнул в суденышко.

— Это всё? — удивленно спросил Медведь.

— Всё. Ницего боле нет там.

— За три дни, — покачал головой Елисей.

— Видать, концились немцы, — улыбнулся ныряльщик, глядя, как весело сверкают на солнце золотые капли воды, бегущей у него с волос и с носа.

— Все равно — еще покатаемся, — сказал Медведь, ибо недавно решено было, что если кто впредь поднимет что-либо со дна озера, то добро ему и достанется.

— Да поцему бы не покататься, погода добрая, — согласился Елисей Ряпко, вертя в руках и рассматривая красивый немецкий шлем, украшенный горделивым орлом. Выпятив вперед грудь, птица отвела назад крылья, будто готовясь совершить решающий бросок на добычу.

— Плывем! — махнул рукой Юрята, радуясь, что нет больше на дне страшных раздутых утопленников, которых ему надо обвязывать веревкой, чтобы поднять со дна озера, синих, изъеденных рыбами и раками.

Лодка, понуждаемая веслами, устремилась по воде дальше. Шлем с немецким орлом, брошенный на дно лодки, сверкал на солнце, которое сегодня обещалось быть жарким. Долго плыли в полном молчании, покуда Елисей вдруг не хлопнул себя ладонью по коленке.

— Что такое? — тотчас полюбопытствовал Юрята.

— Братцы! А ведь… Тоцно!

— Да говори же!

— Братцы! Солнецный Спас-то!.. Он ведь когда замиротоцил?

— Сказывали, о позапрошлое воскресенье, в неделю Святых Отец, осьмнадцатого мая.

— Правильно. А ведь мы тогда как раз и последнего немца со дна подняли!

— Верно. После того дня ни одного дудыша больше не извлекли.

— Ишь ты!

— А ведь и впрямь!

— Глянь-ка! Знамение!

— Так и того мало.

— Ась?

— Двась! Сегодня-то какой день?

— Тридцатое мая.

— День нарождения нашего князя-избавителя.

— Александра Ярославича?

— А кого же еще.

— Вот нам и подарок от него — сия птица. Недешевый шелом.

— Храни тебя Бог, Александр!

Все трое перекрестились и невольно взглянули на небо. Там, расправив крылья, величественно плыл орел.