Невская битва. Солнце земли русской

— Все складывается самым наилучшим образом, будущий великий ярл Швеции! Мы добрались до Хольмгарда и повидали конунга Александра. Я передал ему грамоту, и он был крайне огорчен, узнав о нашем доблестном пришествии. Дело в том, что войско его отправилось в Вессенландию, где покоренное Хольмгардом племя поднялось на восстание. Поэтому раньше, чем через несколько дней, Александр не будет готов к битве с нами. Да и, кажется, он не очень горит желанием сражаться. Мы можем завтра же пойти на Хольмгард и взять город голыми руками. Я беседовал с местными жителями — они не изъявляют великой любви к конунгу Александру и не верят, что он способен защитить их от нашего вторжения. Дух руссов сломлен, и они все ожидают нового великого нашествия с востока. Полагаю, что нас они воспримут дружески, и мы сможем хорошо поживиться.

— Где же Эклунд и Турре? — спросил Торкель.

— Увы, они погибли.

— Я же говорил, что их прирезали! — возликовал Аарон Ослин.

— Как же погибли они? Лучшие рыцари! — возмутился Биргер, искренне жалея и Магнуса, и Пер-Юхана.

— Вчера вечером, когда мы возвращались из Хольмгарда, на нас внезапно напал большой отряд какого-то хольмгардского рыцаря, который не подчиняется конунгу Александру. Их было не менее десяти человек, мы сражались, как львы, и каждый повалил троих русов, но в итоге Магнус Эклунд и Пер-Юхан Турре пали смертью храбрых в этом бою, а я вынужден был спасаться бегством. Как видите, конь мой едва стоит на ногах и весь в пене.

— О, несчастные Эклунд и Турре! — Биргер обхватил руками голову. — Магнус только недавно похоронил жену и женился второй раз на двенадцатилетней дочери богатого торговца драгоценностями.

— Ну и сидел бы тогда себе дома, — хмыкнул Ослин.

— А почему же вы не отправились в обратный путь в тот же день, когда имели беседу с Александром? — спросил Торкель.

— Я же говорю, что русы рабски доброжелательно настроены по отношению к нам, они не хотели отпускать нас прежде, чем мы не насладимся разными кушаниями и напитками, — ответил Янис.

— Ты, как я вижу, валишься с ног от этих наслаждений? — сурово спросил Биргер.

— Признаться, да… — глухо отозвался гонец, глаза его закрылись, и он медленно повалился в притоптанную траву.

— Мне подозрителен его рассказ о гибели Эклунда и Турре, — сказал одноглазый Ларе.

— Хотел бы ты одним глазком увидеть, как все произошло на самом деле? — засмеялся Торкель.

— Не вижу ничего смешного в гибели наших соратников, — нахмурил на него брови Биргер.

— Да ладно тебе, брат! — хлопнул его по плечу Торкель. — Ты огорчен, что Александр едва ли захочет с нами сражаться? У тебя будет возможность повоевать с разбойниками, подобными тем, что убили Эклунда и Турре. Завтра же снимемся отсюда и пойдем на Хольмгард. А то и впрямь, поднадоело тут. Пора отведать хольмгардских бабенок. Говорят, они не в пример лучше всяких ингерманок. Эти какие-то… без огонька. А про тех говорят, что они очень даже с огоньком. Эй, Вонючка Янис! А хольмгардочек вам давали отведать? Спит, проклятый, даже благоуханиями своими нас не порадует.

Биргер поразмыслил и признал, что в донесениях Яниса больше радостного, чем печального.

— Ладно, — сказал он решительно. — Сегодня объявляю последний день отдыха и развлечений, а завтра будем сниматься. Даже если Улоф не захочет уходить отсюда, без него пойдем — больше славы себе раздобудем. Правильно?

— Правильно! — воскликнули Ларе и Торкель.

— Нет, без Улофа идти — безрассудство! — возразил Аарон.

— Да он и не останется, — усмехнулся Биргер. Пировали в сей вечер с особым размахом, жарили на вертеле годовалых бычков, коим в распотрошенные брюхи зашили цыплят и уток, отдельно в молоке тушились языки и внутренности, все припасы пива свезены были к Биргерову шатру, ничего не жалеть приказали Фольконунги, ибо завтра начинается суровая воинская жизнь до самой победы над Хольмгардом, а уж тогда снова попируем.

К вечеру не осталось ни одного трезвого викинга. Здесь же, среди питья и брашна, валили жалобно вопящих ингерманок, не жалея, а только пуще потешаясь, если какая-нибудь из них пыталась сопротивляться. Коротышка Мюрландик придал этой забаве особый смысл, и, когда приводили новую деву или молодую жену, он «благословлял» ее, накладывая крестное знамение рукоятью своего меча и окроплял пивом, приговаривая:

— Крещается раба Божия Недотрога во имя пива и быка и куска пирога, аминь!

И только после этого с хохотом на нее наваливались. И почему-то казалось очень смешным, что всех обесчещенных ингерманок Мюрландик нарекал Недотрогами, Брыкалиями, Царапиями и тому подобными «именами». А главное, само произведенное ими насилие обретало некий священный смысл — хоть такое, а «крещение»!

Впрочем, епископ Томас, увидев сие кощунство, разгневался и не дал «покрестить» всех уловленных ингерманок, и после его запрета остальные оказались просто изнасилованными без «благословения» Мюрландика.