Невская битва. Солнце земли русской

Если бы Александр спросил меня о моих поисках, я бы и доложился, но ему до меня и дела нету, смотрит да смотрит на полоцкую привезёночку. Даже потом, когда христосовались, и то ни о чем не спросил меня. Совсем забыл про своего монаха. А меня любопытство разъедало — откуда он про него знал. Ну, допустим, он ждал его прихода, но как он мог знать о его смерти? Вот уж провидец!

Все мы не без Божьего дара. Яша свистать умеет как никто и нюхать умеет далеко, а еще у него слух вострый — он может землю слушать и угадывать, кто по ней идет — кабан ли, елень ли, волк или пардус[23] какой-нибудь, тако же и зайца, и лису, и птицу разную услышит и отличит. Сего ради и почитается он на Руси у нас наилучшим ловчим. Ратмир вдаль на целое поприще[24] видеть может, Миша кулаком что хочешь разобьет, Быся топоры так мечет, что в любую цель попадет. У меня тоже есть любовь к топору, но в другом веселье — я могу одним топориным ударом древо срубить. Ну если и не одним, то с двух-трех раз запросто срубаю. Меня деревья боятся. Ну и девушки тоже. Мне достаточно заговорить с какой-нибудь, и она уже моя. Ярославич говорит, грех это и надо мне поскорее жениться, но мне почему-то не хочется. Вот он — женится и пускай. Он для семьи создан, а мне в мои осьмнадцать лет еще хочется котом пожить. Ну почто и спешить-то, братцы! Ведь куда ни приедешь, везде возможно найти такую красоточку, с которой и без женитьбы уговориться просто, особенно мне, с моим грешным даром, прости Господи! Он, конечно, не то что у ловчего Якова, но, глядишь, тоже когда-нибудь пригодится.

У Александра же — великое множество дарований. Он и стрелу пустит точнее других, и силач, почти как я да Миша-новгородец, и зоркий, и быстролетный, но главное — дан ему дар Божий всё заранее предугадывать. Бывало, задумается и скажет: «Сейчас Ратмир в двери войдет». Глядь — и впрямь Ратмирка входит, а ждали его не ранее чем завтра, допустим. Или в другой раз молвит: «Чую, завтра снег пойдет». Откуда бы снегу взяться — тепло еще, осень только-только настала, солнце листья золотит на деревьях… А на завтра вдруг почернеет все кругом, холодное дыхание и из черных туч — белое кружево…

Теперь вот он угадал про убийство монаха…

А когда к нему подошел Брячислав христосоваться, я неподалеку стоял и сразу, как только зашла речь про ловчую птицу, навострил ушки. У меня, как и у Ярославича, особая любовь к соколиным и ястребиным ловам. И сразу всё внутри зачесалось, до того захотелось поскорее поглядеть на полоцкие подарки. Но до этого еще следовало пройти через зрячий крест епископа Меркурия. Вот уж и впрямь — испытание! Я, конечно, заранее знал, что он мне скажет. Ну, так и получилось. Посмотрел он на меня с великой укоризной и сказал:

— Гляди! Бог накажет — бездетным останешься!

И прямо под дых мне крестом как двинул!.. У меня в глазах потемнело. От боли сложился, а Меркурий под губы крест подставил, я приложился, и боль вмиг исчезла. Слава Богу, не разверзлась земля подо мною и не пожрала меня адская бездна! Теперь можно было и на птичек посмотреть.

Я старался не упустить, когда Александр со своим будущим тестем покинут храм, но Ярославичу любопытно было еще посмотреть, как его невесту зрячим крестом будут просвечивать. Там ничего особенного не приключилось. И только после этого наконец мы отправились в Александров дом, куда слуги Брячислава уже отнесли подарочных ястребов и соколов. Когда шли от церкви до дома, уже начало светать, до восхода солнца оставалось не так долго. Александр, как водится, на рассвете начнет разговляться и до самого полуденного крестного хода спать ложиться не станет, а мне страсть как хотелось еще попасть сегодня к ижорянке Февронии. С нею я спознался еще в первый самый день, как мы прибыли сюда, в Торопец. Еще когда въезжали, я стал приглядываться к хорошеньким личикам и выглядел себе ее по всем приметам, каковые мне вельми известны. С виду ей было лет тридцать, и взглядом она, как и я, нас перебирала, будто ловец на ловах. Я тотчас с нею и забеседовал и сразу спросил, где она меня будет ожидать. Она, не долго препираясь, назначила мне встречу у себя на дому. Грех, конечно, ибо Великий пост…

Оказалось, что она хоть и звалась всеми ижорянкою, но таковой была лишь по своему мужу-ижорцу, некрещеному дикарю. Сама же она была родом наша и крещеная во Христе Боге. Муж ее был богатый рыбный купец, возивший соленую рыбу по всей Словенской Руси и далее до Киева. Но только он о прошлом годе стал лаять, так что его, дурака, пришлось держать взаперти. Чего ж не крестился-то? Вот и лай теперь! И бедная моя Феврония осталась вдовой при живом муже. Делать нечего. Стала вместо него вести торговлю, ездить с рыбами, что у нее заладилось куда лучше, нежели у мужа. В Торопце даже купила себе домик, потому что здесь у нее хорошо товар продавался. Вот и жила тут, чего греха таить, не по-вдовски. Но если кто скажет, что она в своем доме блудокорчемницу устроила, того я своим лучшим топором надвое повдоль разрублю.