Невская битва

Крестильную купель украсили тремя горящими свечами. Все преисполнились благоговения. Ввели обуреваемого. Он был бледен и смотрел себе под ноги. Епископ возгласил благое слово, начался обряд. Поку­да все шло хорошо, ектеньи и молитвы… но едва Мер­курий стал совершать елеопомазание и только поднес ко лбу крещаемого кисточку, как тот вдруг поднял на него страдальческие глаза и громко залаял. Когда опу­стил глаза, лай медленно угас и прекратился.

Все так и вздрогнули. Епископ казался ничуть не оробевшим. Отставив до поры кисточку с елеем, он от­дал какое-то приказание.

—    Что он сказал? — спросил Августин фон Радшау у Кальтенвальда, знающего русскую речь.

—    Велел принести какую-то воду, — пожал плеча­ми тот. — Какую-то августную воду…

Принесли глиняный сосуд, епископ откупорил его и стал поливать на голову крещаемого прямо из горлышка. Ингерманец заметался, князь Александр и Пельгуй Филипп схватили его, а епископ продолжал обливать этою «августною» водой, обливаемый бился и лаял, но вдруг затих, и Августину фон Радшау, чело­веку вполне трезвомыслящему, померещилось, будто маленькая, обтрепанная и очень злая собачонка про­скочила мимо него от ингерманца к дверям крестили-ща и там исчезла.

Все, что происходило дальше, родило в душе тевто­на целую бурю восторгов. Ингерманец вдруг просветлел и, встав перед священником, покорно отдался елеопо-мазанию. Затем его ввели в глубокую купель и трижды погрузили в воду — «Во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь». И вид у крещаемого был в эти мгновения самый счастливый, какой только можно себе вообразить, а Августину захотелось быть крещаемым и погружаемым в крестильную купель.

А когда ингерманца, уже нареченного Ипатием, епископ стал миропомазывать, во всем крестилище стало будто еще светлее, и будто птицы захлопали крыльями, и все запели, и что самое удивительное, Августин вместе со всеми, по-русски:

— Елицы во Христа крестистеся, во Христа обле-костеся, аллилуйя!

Трижды пропели, а ему казалось, что много раз. И откуда-то издалека долетело до него пение органа, слегка смутило душу и унеслось. А когда все закончи­лось, ему казалось, что чудо продолжится, и точно так же, как пел, он станет легко и свободно говорить по-русски. Увы, ничего подобного не произошло. Язык его не хотел ворочать незнаемые камни русских слов.

Весь день потом он, да и оба его соплеменника ходи­ли под впечатлением чудес таинства святого Креще­ния. И решили, что в субботу Светлой седмицы, на ко­торую было назначено обручение Александра, предше­ствующее браковенчанию, все трое перейдут в русское вероисповедание.

Глава девятая

ОБРУЧЕНИЕ

С самого утра субботы Александра рыдала. Так бы­ло положено перед обручением. С нею были подруги — Евпраксия, Пелагея и Мелания, а если проще — Ап-ракса, Палаша и Малаша. Они пели печальную песню про то, что больше не бегать им со своею резвою по­дружкой, у которой теперь будет две косы, а у них ос­танется по одной, покуда и их не сосватают. И княжне под эту песню плакалось еще лучше, а во.обще-то, слез ей было не занимать, прежде всего потому, что все эти дни она сильно страдала. Все ее существо переполняли страстные желания поскорее стать женой прекрасного князя Александра Ярославича, так сильно переполня­ли, что плохо спалось по ночам и все время хотелось есть, но еда не успокаивала ее.

Светлая седмица к тому же выдалась до того весен­няя, до того переполненная упоительными и волную­щими запахами, что страдания юной княжны стано­вились совсем уж невыносимыми. Она уже даже зли­лась на своего жениха за то, что он такой правильный и не может похитить ее. Недавно ей вслух читали по­весть про Девгениево деяние, и вот какая родилась у нее тут, в Торопце, дерзновенная мечта — написать Александру грамоту наподобие той, которую сочини­ла Девгению влюбленная Стратиговна: «Аще имаши любовь ко мне велик», то ныне мя исхыти!» Далее меч­та княжны Александры обретала некие расплывчатые очертания, и, тем не менее, это волновало ее куда больше, чем ежели бы у нее было что-то осознанное и продуманное. Скачет конь, на коне Александр везет ее, похищенную, неведомо куда, через дремучий лес, по бескрайним полям, отбивается от врагов и пресле­дователей, все мелькает, конь храпит… Хорошо!..

Но никакой грамоты Брячиславна своему жениху так и не отправила, и это ее ужасно огорчало, что не будет никакого умыкания и до вожделенного часа их сопряжения еще ох как далеко! Даже сегодня предсто­ит лишь обручение, а венчание и свадьба — только за­втра, потому что до окончания Светлой седмицы ника­ких свадеб не совершается, всякое супружество вос­прещено.

—    Ты, Саночка, и впрямь так плачешь, будто ни в какое замужество не хочешь, а говорила, что тебе Ярославич смерть до чего люб, — закончив песню, сказала Малаша.

—    Так она оттого и рыдает, что он ей люб, а свадь­ба токмо завтра, — рассмеялась сметливая Апракса. — Что? Попала я?

—    Попала… — вытираясь полотняной ширинкою, проворчала княжна. — Спойте теперь про Алконос­та29 . Запевай, Апракса!