Невская битва

Глава двадцать четвертая

ДОБРОЕ ДЕЛО

Солнечным и погожим утром предпоследнего май­ского дня по гладкой воде Чудского озера плыла креп­кая и просторная лодочка. На веслах сидел могучий узменский рыбарь Никола, коего за необъятность плеч и великанство звали Медведем. На корме воссе­дал премудрый Елисей Ряпко, а на носу, вглядываясь вводы озера, торчал худой и востроносый Юрята Ка­мень. Было тихо и хорошо, как случается в те дни, когда весна уже полностью закончила свое дело, а ле­то еще только-только начинает припекать. И ради этой тишины никому из троих не хотелось ни о чем го­ворить. В то же время совсем уж молча плыть как-то было не по-людски. И посему изредка узменские му­жички обменивались короткими, но весьма многозна­чительными высказываниями.

—    Солнецный Спас-то, братцы! А? — промолвил Елисей.

—    Да уж! — отозвался Юрята.

—    Знамение, — согласился Никола Медведь. Они дружно замолчали, каждый по-своему обдумывая но­вость, притекшую вчера из Пскова. В позапрошлое воскресение там случилось великое чудо — замироточила икона Спасителя в женской монастырской обите­ли Иоанна Богослова.

Сия чудесная икона находилась над гробом великой княгини Ярославы Владимировны, убитой от ру­ки ее же пасынка в граде Медвежья Голова, который немцы, захватив, переименовали в Оденпе, а теперь, глядишь, после Ледового одоленья, вновь вернут нам. Дочь великой княгини и мученицы Ярославы, псков­ская княгиня Евфросиния, основала обитель апостола Иоанна Богослова, там установила гроб своей матери и над ним воздвигла прекрасную икону с изображени­ем Спасителя в лучах солнца. И в народе сей замеча­тельный образ вскоре стали называть Солнечным Спа­сом. Иные даже видели, как лучи от Солнечного Спаса порой играют над гробом мученицы. Стали появлять­ся и случаи исцеления от лучезарной иконы. Все жда­ли новых чудес, и вот этой весной они не замедлили явиться.

—   Опракса-то наша!.. — в восхищении мотнул го­ловой Елисей Ряпко, и стало заметно, как его распира­ет поговорить, но как в то же время он сдерживается, дабы не слишком нарушать священную тишину утра.

—   Да уж! — тоже восхищенно подернул головой Юрята, ненадолго отвлекаясь от созерцания водной глади.

—   Даром разве и прозвание ей — Добродея, — про­рычал Медведь, мощно, но бережно, без лишнего всплеска, налегая на весла.

Лет десять тому назад княгиня Евфросиния полу­чила в подарок от немцев книгу — некую писаную по-немецки повесть о горестях и страданиях кесарини Адельгейды, супруги кесаря Генриха, урожденной внучки Ярослава Мудрого Евпраксии Всеволодовны. Сия прекрасная Евпраксия была выдана замуж за бла­городного князя Генриха Штаденского, но муж ее ско­ропостижно скончался, и юная вдова поступила в мо­настырь. Игуменьей монастыря была родная сестра кесаря, и однажды, приехав к сестре в гости, кесарь пленился красою русской княжны, воспылал к ней страстью и ради того, чтоб жениться на Евпраксии, собственноручно до смерти погубил свою жену. Выйдя замуж за кесаря, Евпраксия получила новое имя — Адельгейда. Поначалу она была даже счастлива со своим вторым Генрихом, но тот тайно поклонялся вра­гу рода человеческого, совершал страшные обряды и водился с ведьмами, одна из которых, Мелузина, вознамерилась погубить Адельгейду-Евпраксию. Так начались страдания внучки великого киевского князя Ярослава. Бежав от изверга мужа, она долго скита­лась по разным странам, добиваясь развода, да так и не получила его. Затем она вернулась в родные края, но тут ее все прозвали волочайкой, не очень-то разби­раясь, зачем она сбежала от законного супруга. И бед­ная Евпраксия окончила дни свои послушницей при женской обители в Киеве, а за ее смирение и благость монахи удостоили ее чести быть похороненной у са­мых врат Киево-Печерской лавры.

Много слез пролила княгиня Евфросиния над пе­чальной повестью, а когда пришло время принять мо­нашеский постриг, по чудесному Божьему изволению и имя ей было дано в монашестве — Евпраксия, что значит по-гречески — «доброе дело». В простолюдье же имя Евпраксия произносилось попроще — Опрак-са, а переводя на русский язык — Добродея.