Невская битва

—   Что ж это, Кондрат Сытинич! — крикнул Хлеб, видя, что одного только Кондрата Грозного затянуло течением внутрь отступающего чела, а остальные вож­ди столь отдалились, что уж и не видно их за дерущи­мися.

—   Берег! — крикнул ему в ответ славный воевода. Двоеженец оглянулся и увидел, что уж до самого бере­га доотступались, дальше некуда, вот он — высокий и крутой восточный берег Чудского озера. И тут толь­ко в душу Хлеба закралось смутное подозрение, что нарочно военачальники пустили свинью внутрь, рас­ступились перед немецкой дурой, чтобы, когда она ткнется в крутой берег своим глупым рылом, здесь ее обступить со всех сторон и лупить, проклятую. Но больше Хлеб уж ни о чем не мог помышлять, пото­му что вокруг себя он видел уже только немцев, а за спиной — только высокую стену обрыва, и понял он, что вступает в свою последнюю яростную схватку с врагом Земли Русской. И в этом жарком бою не оста­лось ему ни мгновенья, чтобы хоть краешком души своей подумать о том, что не видать ему уж ни первой своей жены, ни любезной второй, ни дочерей своих,

ни сыночков — Андрюши да Митяши, а лишь повстре­чать одну накликанную Алену Смертовну. Не зная как, выбили из рук у него зубастую немецкую дубинищу, раскололи щит, сбили с головы шлем, и ему поме­рещилось, что еще руками и зубами способен он при­чинить последний вред ворогу, но с двух сторон проби­ли ему кольчужную грудь копьями и мечами, при­гвождая к высокому обрыву берега Чудского озера. И душа Семена, выскочив из тела, в первый миг своей нежданной свободы метнулась почему-то к Кондрату Грозному, чтобы помочь ему скинуть с себя насевших со всех сторон псов-рыцарей, проскользнула по по­верхностям окровавленных лат и шлемов и сейчас же начала набирать высоту, устремляясь вверх и уже от­туда окидывая своим распахнувшимся взором всю ок­рестность яростной битвы.

Глава пятнадцатая

ЗВЕЗДА КОНДРАТА ГРОЗНОГО

С Кондратом же во все это утро и сейчас творилось нечто непонятное. Проснувшись задолго до рассвета, он пребывал в страшном возбуждении, предвкушая кровавую битву, в каковых уже десятки раз приходи­лось ему участвовать. И чем больше нарастало сие воз­буждение, тем громче казалось ему все происходящее вокруг. Все чувства в нем обострились, а слух раньше других. Ему стало мерещиться, будто он слышит все разговоры — всего войска, располагавшегося вдоль высокого берега Чудского озера. И мало того, он слы­шал отдаленную речь немцев и чудичей с другого бере­га. Обиднее всего — он не мог ни с кем поделиться, рассказать о том, что с ним происходит, ведь ему бы никто не поверил, да еще какой-нибудь Доможир или Жидята поднял бы на смех.

Но это и впрямь творилось с ним. Он мучительно ощущал, что видит слишком много, слышит нестерпи­мо чутко, что каждый участочек его тела чувствует все гораздо сильнее, нежели раньше. Он чуял запахи всех коней и людей вокруг себя, и, сколь ни странно, эти запахи возбуждали в нем голод. Изнуренный Великим постом желудок стал по-звериному урчать, требуя обильной и мясной пищи.

— Да что же это со мной! — тихо ворчал он сам на себя, но и собственный голос казался ему удесятерен­ным, ударял в уши не только когда приходилось отда­вать громкие приказания, но и когда тихо шептал что-то самому себе под нос. Конь под Кондратом, по всей видимости, чуял, что со всадником творится нелад­ное, волновался и часто ржал, оглушая Кондрата ло­

шадиными песнями.

Вот зазвучали трубы, загремели литавры, двину­лось и отделилось от того берега огромное немецкое во­инство — тяжелый кабан, ощерившийся копьями и мечами, топорами и дубинами, закованный в броню и одетый прямоугольными щитами. И Кондрат видел и чувствовал каждый шаг этого многотысяченогого чудовища, слышал приближение немецких и чухон­ских слов, излетающих из взволнованных губ.

Вот подскакал свет светлый — князь Александр Ярославич. И будто солнца луч засиял пред полками! И голос его прогремел, аки гром среди ясного неба.

— Час великий наступает, братцы! — крикнул Александр. — Не посрамим славы Русской, славы Ве­ликого Новгорода!

И конь под Кондратом сам пошел быстрым шагом, приблизился к Александрову Аеру, встал рядом.

— Дай обнять тебя, княже, — сказал Кондрат вождю Русскому.

И они обнялись, не слезая с коней, и приложились губами к губам. Губы Александра показались Кондра­ту холодными, как это утро, как этот лед, как эта затя­нувшаяся зима.