Невозвратимое

Он помнил, как когда-то давно рассказывал Бельскому о парадоксах времени, убеждал, что на время невозможно повлиять, оно само защищает себя от посягательств. По теории, на которую опирался Вяземский, путешественник во времени становится частью прошлых событий. И его действия приводят к тому событию, на которое он пытается повлиять или предотвратить. Это парадокс предопределения. Благодаря ему создается временной цикл причинности, который гарантирует, что история не изменится, так как любые путешествия во времени и попытки изменить прошлое приведут к самой причине, а не исправлению этих действий. Вяземский понимал, что это всего лишь теория, научное предположение, но в глубине души надеялся, что это окажется правдой и время само защитит себя от Книжника. Но профессор помнил два варианта прошлого. Две жизни, две судьбы. Означает ли это, что парадокса предопределения не существует? И что еще изменилось?

Вяземский оглядывал улицы, но не видел ничего непривычного. Все как будто осталось прежним – магазины, вывески, названия улиц. Но заметит ли он перемены, не затрагивающие его лично? Профессор въехал во двор и припарковал автомобиль недалеко от большого восьмиэтажного дома. Здесь он жил больше пятидесяти лет, здесь прошли его детство и юность. Сможет ли он понять, если что-то изменилось? Он вышел из машины, побродил по двору. Не найдя ничего, что вызывало бы сомнения, направился к дому. Подъезд встретил его вонью сигаретного дыма, смешанной с запахом свежей аэрозольной краски. Вяземский увидел огромные граффити – нечто человекоподобное, вызывающее у него ассоциации с картинами Пикассо.

Он прошел к лифту и поднялся на седьмой этаж. Перед дверью замер, не решаясь войти. Словно шел не домой, а в непредсказуемую и жуткую комнату Уварова. Собственная квартира казалась ему аномалией. Вяземский открыл дверь и осторожно ступил в коридор. Снял ботинки и прошел в комнату матери. Он сразу же заметил на стенах множество фотографий, которых, он помнил, раньше здесь не было. На нескольких из них он увидел деда, на других себя и сестру в детстве. Лицо матери стало немного другим, с него исчезло мрачное выражение ожидания неприятностей, которое он помнил. Ее жизнь сложилась более счастливо, и с фотографий смотрела довольная и благополучная женщина. В остальном ничего вроде бы не изменилось. Вяземский опустился на кровать и облегченно вздохнул. Кажется, все не так уж и плохо. Он пошел в свою комнату, но и там не обнаружил никаких ужасающих последствий изменения прошлого. Он увидел лишь предметы, так или иначе, связанные с дедом, и, рассматривая каждый, всегда находил в себе соответствующее воспоминание. Вяземский включил ноутбук, сел за стол и задумался.

И что могло понадобиться Книжнику в блокадном Ленинграде? Или он что-то изменил в еще более далеком прошлом, и это повлияло на жизнь деда? Или это случайность? Колебания времени, последствия других, более глобальных изменений? Профессор набрал в поисковике запрос о блокаде и наугад ткнул в одну из ссылок. Пробежал глазами по цифрам погибших – военных и гражданских потерь, пропавших без вести. Точных данных он не помнил, но число умерших от голода людей показалось ему не таким большим, каким он его представлял. И по ощущениям сократилось оно примерно вполовину. Вяземский пролистнул дальше и начал читать о выдаче продовольствия по карточкам, об осаде и невозможности доставки в город продуктов. Его внимание остановилось на моменте прорыва блокады на Невском пятачке и возможности регулярного снабжения города продуктами в декабре 1941 года. Этого профессор не помнил. Точные данные о прорыве считались утерянными, а участники – пропавшими без вести. Но согласно воспоминаниям очевидцев – их имена и фамилии ни о чем Вяземскому не говорили, – в город регулярно доставлялись фургоны с продовольствием. В целом история сохранила воспоминания о блокаде как о страшном и жестоком времени, но именно поддержка населения продуктами позволила пережить эти годы огромному количеству людей. Вяземский покачал головой. Он ничего не понимал и не мог ручаться, что его ощущения истинны. В школе он не учил историю достаточно усердно. Настоящей его любовью всегда была физика.

Профессор вернулся в комнату матери и проверил ящики комода и шкафа. Тени воспоминаний говорили ему, что дед вел дневники. В них Вяземский мог отыскать хоть какую-то информацию о том, как дед выжил. Что-то, что позволит профессору убедиться, что он прав. Что еще вчера его дед был мертв более шестидесяти лет. Он нашел под диваном пыльную коробку из-под обуви, а в ней старые пожелтевшие бумаги. Письма, документы, газетные вырезки. На самом дне он увидел записную книжку в потрескавшемся кожаном переплете. Записи деда, в которые он так любил заглядывать в детстве, перечитывая и переспрашивая у деда мелкие подробности. Память услужливо подсунула ему еще несколько фрагментов из прошлого, и дрожащими пальцами Вяземский долистал до нужной страницы. Он читал воспоминания деда о блокаде и, дойдя до памятных строк, застонал.