Невольничий караван

— Не смей так говорить со мной, иначе я покажу тебе, на что я способен! Вождь отсчитал за него кругленькую сумму, больше, чем можно получить за десять черных рабов. Он хотел его как следует откормить, чтобы хоть раз в жизни попробовать мясо белого человека. Разве я был виноват, что его жена, которую он похитил, его не любила, что она убежала от него и взяла с собой мальчишку! За что только она так привязалась к этому щенку?!

— Ты мог бы отправиться на поиски этих двоих.

— Не давай мне советов! Они мне не нужны, я и сам знаю, что мне надо делать. Женщина не вернулась в свои родные места, к своему народу. До сих пор я был уверен, что она погибла в пути вместе с ребенком.

— Ну, так я должен тебя разочаровать. Они оба живы и здоровы. Именно эта женщина рассказала мне, что ты продал мальчика вождю. Совсем недавно она видела и узнала тебя.

— Где? Где она теперь? — вскинулся Абдулмоут.

— Я еще не выжил из ума, чтобы сообщать тебе это.

— Говори, я приказываю тебе!

— И не подумаю. Я люблю мальчика, или, точнее, уже юношу, а теперь я совершенно случайно нашел его отца, и скоро они оба наконец будут вместе.

— Они отправятся вместе в самую глубокую яму преисподней, и ты тоже, проклятый гяур! — полностью потеряв самообладание, завизжал Раб Смерти и, выхватив нож, замахнулся на немца.

Тот спокойно посмотрел ему в глаза и ответил:

— Ну что ж, ударь, если посмеешь! Но после этого удара ты распростишься со своей жизнью, потому что, убив меня, ты лишишься единственной надежды на спасение.

Изумление, в которое привели Абдулмоута эти слова, невозможно передать.

— Что? — оторопело переспросил он. — Ты можешь спасти меня, ты? Но от кого или от чего?

— От мести Мазида — украденного тобой мальчика. Это по его просьбе я поскакал вслед за вами, чтобы предупредить беланда и погубить тебя. Ты видишь, я не боюсь тебя и говорю откровенно. Богу было угодно, чтобы по пути я встретил его отца, которого безуспешно искал все эти годы. У него есть могущественные покровители, которые позаботились о нем, потому что он сын эмира. Если ты вернешься назад, можешь считать себя мертвецом, и твоя кончина будет вдвойне ужасной, если они не увидят с тобой меня, а, напротив, узнают, что я пал от твоей руки.

Все это звучало так убедительно, что Абдулмоут окончательно растерялся. Некоторое время он молчал, затем сказал полувопросительно, полуутвердительно:

— Ты лжешь, чтобы спасти себя?

— Думай, что хочешь, — пожал плечами Шварц, — твоя судьба в твоих руках.

— Значит, меня поджидают твои люди?

— Да.

— Где?

— Не понимаю, зачем ты задаешь вопросы, на которые сам не стал бы отвечать на моем месте. Ты считаешь, что я глупее тебя?

— О нет, ты умен! Ты так умен и хитер, что невозможно разобрать, когда ты лжешь, а когда говоришь правду!

Абдулмоут мрачно уставился себе под ноги. Он не знал, что и думать. Конечно, у этого гяура были все основания стараться ложью запугать своего врага, но он говорил с такой уверенностью… Наконец араб поднял голову, смерил Шварца пронизывающим насквозь взглядом и спросил:

— Если все так, как ты говоришь, как же ты собираешься меня спасти? Куда мне деваться после того, как окончится этот поход? Я должен вернуться назад, к Абуль-моуту, в Умм-эт-Тимсу, ведь там все мое имущество. Если бы я поверил твоим словам и убежал отсюда, я стал бы нищим!

Итак, араб заглотнул наживку. Шварц внутренне возликовал, но не подал виду и спокойно ответил:

— Теперь, когда стало известно, что ты и есть похититель мальчика, что тогдашний Абдурриза бен Лафиз и нынешний Абдулмоут — одно и то же лицо, ты уже не можешь убежать. Тебя разыщут везде, куда бы ты ни скрылся, и пятнадцать лет чужих слез и скитаний отольются тебе сполна. Но если я скажу своим, что мы находились в твоей власти и ты пощадил нас, с тобой обойдутся более мягко.

— Да, но не этот негодяй!

Абдулмоут показал на эмира, который на протяжении всего разговора сохранял молчание. Он никак не прореагировал и на последнюю реплику араба, и тогда тот спросил, обращаясь прямо к нему:

— Что бы ты сделал, если бы я сейчас подарил тебе свободу? Ты отказался бы от мести?

Это был серьезный вопрос. Ответ на него должен был решить судьбу обоих пленников. Если бы эмир обещал своему кровному врагу прощение, тот, по всей вероятности, немедленно освободил бы его и его друга. Но неужели страшное преступление этого человека должно было остаться безнаказанным? Нет, лучше смерть! — так решил эмир, а вслух неопределенно пробормотал:

— Только Аллах знает это!

— Это значит ни «да», ни «нет», — возразил Абдулмоут. — Я спрашиваю тебя перед лицом Пророка и халифа и требую, чтобы ты сказал мне правду. Если я тебя отпущу, простишь ты меня или будешь продолжать мстить?

— Аллах знает это! — повторил эмир аль-Кади.

— Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?

— Да.

— Тогда мне больше нечего сказать. Пусть Аллах нас рассудит.

Абдулмоут круто повернулся и пошел прочь. Тогда эмир глубоко, прерывисто вздохнул и горячо зашептал:

— Друг, брат, ты оказался прав! Мой сын жив, жив! Он не убит и не изувечен!