Невинные рассказы

"Собраз"! – подсказывает проклятая память, и Кобыльников, словноужаленный, бросается вон из комнаты, производя своим бегством игривоешушуканье между девицами.

И вот опять Кобыльников сидит в одинокой своей квартире, сидит игорько плачет! Перед ним лежит капустниковское дело, а слезы так и текут набумагу; перед ним: просит купец Капустников, а о чем, тому следуют пункты – а у него глаза заволокло туманом, у него сердце рвется, бедное, на части!

Сквозь эти слезы, сквозь эти рыдания сердца ему мелькает светлый образмилой девочки, ему чудится ее свежее дыхание, ему слышится биение еемаленького сердца…

– Митенька! – говорит она, вся застыдившись и склоняя на его плечосвою кудрявую головку.

– Mesdames! – шепчут кругом девицы, – mesdames! у Кобыльникова животболит!

Кобыльников вскакивает и начинает ходить по комнате, схватывая себя заголову и вообще делая все жесты, какие приличны человеку, пришедшему вотчаяние.

"Вобраз"! – кричит вдруг неотвязчивая память.

Кобыльников закусывает себе в кровь губу от злости; он опять садится кстолу и опять принимается за капустниковское дело, в надежде заглушить всебе воспоминания вечера.

А за перегородкой возятся хозяева-мещане. Они тоже, по всему видно, воротились из гостей и собираются спать. Слышны вздохи, слышно выниманиеящиков из комодов, слышен шелест какой-то, который всегда сопровождаетраздевание и укладывание. Наконец все стихло.

– Дура ты или нет? – допрашивает хозяин свою хозяйку, – дура ты илинет?

– Ты проспись, пьяница! ты опомнись, какой завтра праздник-то! – усовещивает хозяйка.

– Нет, ты мне скажи: дура ты или нет! – настаивает хозяин.

За перегородкой слышится потрясающее зеванье. Голова Кобыльниковамало-помалу склоняется и, наконец, совсем упадает на капустниковское дело. Ему снится елка, ему снится, что он стоит посреди освещенной залы и чторядом с ним, вместо Наденьки, стоит купец Капустников и просит, а о чем, тому следуют пункты…

НАШ ДРУЖЕСКИЙ ХЛАМ

Когда мы, губернские аристократы, собираемся друг у друга по вечерам, какого рода может быть у нас между собою беседа? Перемываем ли мы косточкисвоих ближних, беседуем ли о существе лежащих на нас обязанностей, сообщаемли друг другу о наших служебных и сердечных bonnes fortunes, о том, например, что сегодня утром был у нас подрядчик Скопищев, а завтра мы ждемзаводчика Белугина и проч. и проч.?

На все эти вопросы я с гордостью могу отвечать, что обыденная, будничная жизнь не составляет и не может составлять достойной канвы длянаших салонных разговоров. Утром, запершись в своих жилых комнатах, мыможем, a la rigue, переворачивать наше грязное белье, беседовать с нашимисекретарями и принимать различного рода антрепренеров, но с той минуты, какмы покидаем жилые комнаты и являемся в наши салоны, все эти неопрятностимгновенно исчезают, подобно тому как исчезают клопы и другие насекомые, гонимые светом дня. Как люди благовоспитанные, мы являемся в наши салоны неиначе, как во фраках, и очень хорошо понимаем, что, находясь в обществе, неимеем права тревожить чье-либо обоняние эманациями нашего заднего двора.

Да и какой интерес могло бы представлять для нас это переворачиваньедомашнего хлама, когда нам до такой степени известны и переизвестны всенаши маленькие делишки, наши карманные скорби и любостяжательные радости, что мы, как древние авгуры, взглянуть друг на друга без того не можем, чтобне расхохотаться?

Если я, например, встречаю на улице его превосходительство ИванаФомича и вижу, что в очах его плавает маслянистая влага, а сам он привстрече со мной покрывается пурпуром стыдливости и смотрит на меня скаким-то детским простодушием, как будто хочет сказать: "Посмотри, как яневинен! и посмотри, как хороша природа и как легка жизнь для чистыхсердцем!" – то я положительно знаю, что и этот пурпур, и эта влагаблаженства, и эта ясность души происходят совсем не оттого, что егопревосходительство был на секретном любовном свидании, а оттого, что в томзаведении, в котором он состоит аристократом, происходили сего числа торги. И по степени влажности глаз, и по большей или меньшей невинности ихвыражения я безошибочно заключаю о степени успешности торгов… К чему, скажите на милость, были бы тут вопросы, вроде: "Как поживаете, каковоприжимаете?" К чему тут ласки, коварства и уверения, если я определительновижу, что сей человек счастлив, что душа его полна музыки и что весь онпогружен в какие-то сладкие, неземные созерцания? И действительно, встречинаши происходят в молчании; он посмотрит на меня ласково и признательно, явзгляну на него симпатически; он скажет: "Гм!", и я скажу: "Гм!"… и мырасходимся каждый по своему делу.