Невинные рассказы

– Изволите видеть? – сказал Кобыльников.

– Вижу! Все вижу! стыдно вам, молодой человек! Сеня! отойди прочь отних и не смей никогда с ними разговаривать!

Порубина величественно удалилась, уводя за руку Сеню и беспрестаннооглядываясь, как бы в опасении, что за ней бежит по пятам сама чума.

Кобыльникову сделалось скверно; он вдруг почувствовал, что не толькоскопрометировал Наденьку, но и сам сделался смешным в ее глазах. Сколько онсделал в этот вечер глупостей! он сделал их три: во-первых, увлекся нелепойрифмой, которая помешала ему кончить стихи, между тем как можно было быодин стих и нерифмованный вставить (самые лучшие поэты это делают!);во-вторых, сказал Наденьке какую-то пошлость насчет ее отношений кПрохорову; в-третьих, связался с пакостнейшим мальчишкой, который, наверное, произведет скандал на весь город. Кобыльникову показалось, чтовсе глаза обращены на него, что все лица проникнуты строгостью и что дажеслужитель Андрей намеревается взять в руки метлу, чтоб вымести ею изчестного дома гнусного соблазнителя пятнадцатилетних девиц. Кобыльниковабросило в жар; чтоб оправиться от своего смущения, он поспешил юркнуть вхозяйский кабинет.

Там за несколькими столами шла игра. Играл в ералаш председательказенной палаты с губернским прокурором против советника казенной палаты ибатальонного командира. Председатель казенной палаты был не в духе; к немупришло двенадцать пик без туза и двойка червей; он сходил с двойки пик – туз оказался у партнера, который, однако, отвечать не мог.

– Сижу на капиталах! – жаловался председатель, – ведь это все франки!все франки!

Прокурор был смущен; он понял игру и старался только угадать, какая жеу председателя тринадцатая карта. Председатель, как бы провидя его думу, поспешил рассеять все сомненья и откровенно показал свою двойку червей, убеждая только, чтоб прокурор играл скорее.

Напротив того, к советнику валило: во всем у него была и игра, иподдержка, но самое счастие не радовало его, ибо он чувствовал, что оноогорчает его начальника. Поэтому он всячески старался оправдаться: разбираякарты, пожимал плечами, как бы говоря: "ведь лезет же такое дурацкоесчастье!"; делая ход, не клал карту на стол, а как-то презрительно швырялее, как бы говоря: "вот и еще сукин сын туз!" Но председатель не принималничего в уважение, а, напротив того, взъелся на своего подчиненного.

– Вы зачем же игру-то свою раскрываете? – пристал он к нему.

Советник сделал ренонс.

– У вас треф нет? – строго спросил батальонный командир.

– Нет-с… есть-с, – заикался советник.

"И солгать-то не умеет!" – подумал председатель.

А Кобыльников смотрел на играющих и все думал, как бы чем-нибудь такимувенчать этот вечер, чтоб за один раз искупить все три глупости. Ему вдругсделалось хорошо и весело; ему представилась большая освещенная комната; посреди комнаты стоит Наденька в белом тарлатановом платьице, а подлеНаденьки стоит он; у них в руках бокалы с шампанским; к ним подходят гости, тоже с бокалами в руках, и поздравляют.

– Иван Дементьич! – сказал он дрожащим голосом, подходя, под влияниемэтих радужных мечтаний, к хозяину дома, – позвольте мне несколько слов вамнаедине сказать-с…

Иван Дементьич посмотрел на него с неудовольствием, потому что этонеожиданное вмешательство отвлекало его от игры. Однако, видя, чтоКобыльников весь дрожал, он встревожился.

– Что такое еще? уж не затерял ли капустниковского дела? – спросил он.

– Мне-с… наедине! – повторил Кобыльников.

Иван Дементьич отошел с ним в сторону.

– Ну? – сказал он.

– Мне-с… я желаю… – заикался Кобыльников, к которому вдругвозвратилась вся его робость.

– Да говори же, любезный, не мни! – с досадой торопил Иван Дементьич.

– Я прошу руки Надежды Ивановны! – скороговоркой проговорилКобыльников.

Иван Дементьич повернул жениха к свету и на одно мгновение посмотрелна него с любопытством. Потом тотчас же пошел на старое место, предварительно отмахнувшись, как будто хотел согнать севшую на нос муху. Кобыльников остолбенел и расставил не только руки, но и ноги; в глазах унего позеленело, комната ходила кругом. Он понимал только одно: что этаглупость была четвертая и притом самая крупная. Вдруг он почувствовал, чтопромеж ног у него что-то копошится – то был Сеня Порубин.

– Ан, это четвертая! – дразнился скверный мальчишка, очевидно, схватывая на лету интимную мысль, терзавшую бедного Кобыльникова.

Кобыльников даже не слыхал; он был уничтожен и опозорен, хотя рараЛопатников, возвратясь на место, точно так же равнодушно объявил семь вчервях, как бы ничего и не случилось. А Порубин между тем все подплясываетда поддразнивает: "Ан, четвертая! ан, четвертая!" Кобыльников крадется постенке, чтоб как-нибудь незаметным образом улизнуть в переднюю. СеняПорубин замечает это и распускает слух, что у беглеца живот болит. Кобыльников слышит эту клевету и останавливается; он бодро стоит у стены ибравирует, но, несмотря на это, уничтожить действие клеветы уже невозможно. Между девицами ходит шепот: "Бедняжка!" Наденька краснеет и отворачивается; очевидно, ей стыдно и больно до слез.