Невидимый град

— Подождите нас, мы ненадолго…

— Что случилось? — спросил встревоженный Николай Николаевич, когда я вернулась из лесу одна. — Где NN?

— Он не придет, не ждите. Я знаю, он скоро забудет! — сбивчиво ответила я.

Николай Николаевич все понял и задумался.

— Я останусь, — сказал он. — Я пойду его искать. А вы оба уходите.

Александр Васильевич по обыкновению молчал, но я заметила, как радостно заблестели из-под очков его глаза. Я мгновенно поняла причину его радости, на сердце у меня защемило и мелькнуло тревожно: «Как сделать, чтобы вокруг всем стало хорошо?»

Эта тема была источником всего в моей жизни: и добра и зла, которые я в ней совершала. В ней все перемешивалось: любовь-жалость как самоотдача, любовь для себя как жажда воплощения и, несмотря ни на что, совершенная невозможность принадлежать человеку — стремление к какой-то единственной, небывалой, настоящей любви.

Мне надо было отдать Зине свой долг за обратный билет — так я попала впервые к Барютиным. Деревянный домик внутри двора на 3-й Мещанской улице, зажатый большими каменными домами. Комнатки с голландскими печами и маленькими старинными окошками. Высокая, во весь угол божница с семейными иконами и «неугасимая» лампада перед ней. Заботливая ухоженность каждой вещицы в небольшом хозяйстве, на какой ни остановится взгляд.

«Люблю бедность!» — вспомнила я недавние слова Зины. И какой чай! Никогда и нигде не доводилось мне пить такой уютный семейный чай в те годы на нашей разоренной родине, кроме как в доме Барютиных. С приветливостью, с благожелательством, с ненавязчивой готовностью сделать для вас больше, гораздо больше протягивалась вам чашка мягким и законченным движением Катиной руки. Впоследствии Михаил Михайлович Пришвин познакомился с моими друзьями и записал в дневнике: «Был у сестер. То самое, что я нашел у Ляли, как самое для меня важное: это, прежде всего, неисчерпаемый источник и вообще смутное чувство бесстрашия перед концом своим, то же самое теперь у этих сестер видишь на глаз в их порядке жизни, в устройстве, в утвари, на стертых уголках дверей и столов. Чувство победы человека над суетой и независимость его от внешних событий охватывает, и вот, оказывается, что та Россия, которую я любил и которую будто убили, жива и никогда не умирала»^{117}.

В то первое посещение Зина подарила мне фотографию с картины Берн-Джонса «Король Кафетуа»^{118}. Картина изображает короля, посадившего на свой престол нищенку и снявшего перед нею свою корону. Такова древняя шотландская легенда. Их окружают дети с задумчивыми ангельскими лицами. Я для чего-то много лет берегла эту открытку, и Пришвин увидел ее у меня, взял и вложил в семейный альбом рядом с нашими фотографиями…

В доме Барютиных в мое первое посещение я всех легко узнавала по рассказу Зины. У Жени^{119} действительно была голова камеи, сама же она — молчалива и строга. Катя — маленькая и хрупкая: круглые карие глаза смотрели серьезно и прямо из-под выпуклого круглого лба. Глаза эти заранее с тобой не соглашались. Маленький рот был упрямо сжат в бутон на круглом, как солнце, лице. Вьющиеся волосы обрамляли его, выбиваясь из прически. Ловкие на всякую тонкую работу Катины руки были округлы в кисти и в локте, с округлой ямкой там посередине. Катя была упряма, но добра. Зина незаметно на нее влияла, подчиняясь в мелочах и давая Кате полную уверенность, что она управляет их жизнью. Еще я увидала в доме белокурую девушку — почти подростка, она звала Зину на «вы», по имени и отчеству и говорила не по возрасту басом.

— Это моя младшая сестра Людмила, — сказала Зина. — Я с ней много занималась в детстве, она меня особенно поэтому и почитает. Она только что окончила школу, поступила на счетную работу, а для души поет у нас в хоре: у нее хорошее контральто.

— У кого это — у нас? — спросила я. Оказалось, что Зина с Женей в своих поисках напали на храм, где настоятелем интересный человек — о. Роман Медведь^{120}. Он разъясняет богослужение, толкует учение древних подвижников об очищении внутреннего человека по «Добротолюбию» и, главное, объединяет своих прихожан в братство для взаимной духовной и житейской помощи.

Здесь нам придется отвлечься, чтоб рассказать о церковных братствах тех переходных двадцатых годов. Братства возникали повсеместно во всех крупных городах России вокруг выдающихся священников, возникали стихийно, одновременно и так же исчезли к тридцатым годам, уничтоженные органами новой государственной власти.