Невидимый

– Случилось это сразу после смерти моей мате ри, – говорю я. – Я провел месяц в тумане, полно стью раздавленный. Я не мог поверить, что остался один. Все казалось невозможным. Я понимал, что на до есть, но этим все и ограничивалось. Отец писал мне, предлагая приехать. Я отказался. Я чувствовал, что от этого будет только хуже, в особенности из-за того, что он все равно бы не остался. Получается, что я бы просто отдалял свое полное одиночество. И вот как-то раз, ночью, я пришел сюда. Нашел в себе силы и открыл эту дверь. В первый раз с тех пор, как мама умерла, я почувствовал уверенность. Это была вспышка уверенности: я скоро умру. И способ, которым мне предстояло умереть, состоял в том, что я намеревался спрыгнуть с крыши. Это было единственным решением. Казалось, все остальные варианты отпали, стены наступали на меня, и в этом сузившемся мире мне оставался один путь к бегству, один выход.

– Я подошел сюда, – продолжаю я, указывая на одну часть ограждения, хотя Лори не может видеть, куда я показываю. – Мне даже не нужно было оставлять записку – я подумал, что в конце концов отец заметит, что меня нет. Но он мог так и не узнать, правда? Я мог оказаться где угодно. Я поставил одну ногу на стену. Я был уверен в своем решении… и вдруг эта вспышка миновала. Я подумал: да, все-таки был один человек, которому мне следовало бы оставить записку. Моя мать. Понимаю, это выглядит безумием, но я чувствовал, что все-таки должен ей это. Но как только я подумал о ней, я сразу же представил, как сильно бы она опечалилась, если бы увидела меня в таком состоянии. Я представил, как мое искалеченное тело лежит там, на тротуаре, и никто бы даже не заметил, что все залито кровью. Мысль о том, что все будут перешагивать через меня долгие дни, или месяцы, или даже годы… это было самое печальное, что когда-либо приходило мне в голову, и я знал, что мама никогда, никогда бы не позволила мне это сделать. Не то чтобы я видел или слышал, как она говорит со мной. Я просто знал. Думаю, так я узнал, что не существует такой вещи, как вспышка уверенности. Конечно, это вспышка, но это не уверенность, даже если она на нее похожа. И я не был здесь с тех пор именно по той причине, что это место напоминает мне о том, как близок я был… Как мрачно это было. Понимаешь?

Лори протягивает мне руку. Я придвигаю свою и концентрируюсь, чтобы он мог до меня дотронуться. Чтобы он мог меня утешить, как это принято у человеческих существ.

– Я никогда не хотел умереть, – говорит Лори. – Но я всегда знал, что такой вариант существует. Я чувствовал, что другие люди хотят, чтобы я это сделал, поэтому я сопротивлялся. Я никогда даже не рассматривал такую возможность. Это было бы огромным поражением для меня – я бы ни за что не ушел. Даже когда я лежал в больнице, даже когда мне приходилось туго – видимо, я испытывал нечто противоположное твоей вспышке уверенности. Уверенность, которую чувствовал я, была основой – тем, на чем строились все мои прочие мысли. Я должен через это пройти. Должен выздороветь. Должен убраться к черту из этого города. Они покалечили мое тело, но я не позволю им прикоснуться к моей жизни. В этом я был уверен. И я до сих пор уверен – кроме тех мгновений, когда я не уверен. Впрочем, это исключения.

– Мне кажется, когда речь заходит об этом, – признаюсь я, – я вообще не понимаю жизнь.

– У тебя было мало практики, – предполагает Лори. – Но я не уверен, что практика облегчает положение.

– Кому нужны профессиональные заклинатели? – спрашиваю я. – Любители приносят ничуть не меньше вреда.

Лори смеется – в этом смехе не столько юмор, сколько понимание.

– Похоже, у нас обоих было много времени, что бы понаблюдать за человеческой природой, – заме чает он.

– Вот только я нахожу, что через какое-то время это становится скучно. Наблюдение никогда не помогает чего-либо достичь.

Лори кивает.

– Я только хотел снова встать на ноги.

– И я решил, что хочу стоять на ногах. Существует разница между тем, чтобы прыгнуть и перепрыгнуть, правда?

– И в чем же она?

– Когда ты прыгаешь, все, что тебе предстоит, – это падение. Но когда ты перепрыгиваешь, ты думаешь о том, что ждет на той стороне.

– И у тебя такое чувство, что мы сможем перепрыгнуть?

– У меня такое чувство, что мы уже перепрыгнули, – говорю я после паузы. – Ты знаешь, что ты не обязан быть частью этого, да? Я с этим родился. Возможно, Элизабет тоже. Но это не твое сражение. За Элизабет я говорить не могу, но я бы тебя понял, если бы ты отказался перепрыгивать.

– Что? А потом видеть вас обоих на той стороне, не имея возможности что-либо с этим сделать? Даже не думай.

Он отворачивается и снова смотрит за ограду.

Я знаю, что мама хотела иметь еще одного ребенка. Я слышал, как родители это обсуждали, но так и не понял, о чем конкретно они спорили. Относилось бы проклятие и ко второму ребенку? Имело ли это значение?

Мне нравится думать, что мама не хотела, чтобы я был один. Что она хотела, чтобы я чувствовал себя, как сейчас; чтобы я чувствовал, что рядом со мной кто-то есть.