Невидимое зло

Она умела быстро плавать, то есть по-настоящему быстро. Когда ей исполнилось семнадцать лет и она выиграла квалификационные соревнования, то невозможность принять участие в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе стала для нее настоящим ударом. Конечно, никакой ее вины в этом не было — это просто еще одно следствие апартеида, причем не самое ужасное — я ей так и сказала. Она не могла участвовать в международных состязаниях, но зато в своей стране к ней относились как к человеку, чего не скажешь об отношении к восьмидесяти процентам населения. Казалось бы, очевидный довод, особенно для дочери Корнелиуса ван Зейла. Но она его не приняла и не хотела ничего слушать. По ее словам, во всем виноваты невежественные и предвзятые американцы, люди, подобные мне! Я тогда здорово разозлилась. Конечно, сейчас я понимаю, что она это говорила нарочно, чтобы причинить мне боль и оттолкнуть меня. И это ей удалось.

Примерно в это же время — явно не без помощи Хенни и его семьи — Зан начала проявлять интерес к своим бурским корням. Хенни всегда считал, что Нелс предал свой народ, и с радостью воспользовался возможностью показать Зан, как живет настоящая богобоязненная фермерская семья африканеров. Эта страна расколота на тех, кто говорит по-английски и на африкаанс, не меньше, чем на белых и черных. Зан была воспитана исключительно на англоязычных традициях. Нелс очень гордится своими предками-бурами и, думаю, больше всего жалеет о том, что его недовольство апартеидом оттолкнуло его от языка, церкви, общины и других родственников. Теперь он изгой в глазах собственного народа. Поэтому, когда Зан начала проявлять серьезный интерес к языку и читать ван Вейка Лау[22] и Малерба,[23] он пришел в восторг. Еще больше его обрадовало ее желание перейти в университет, где велось преподавание на африкаанс. Разумеется, он рассчитывал, что речь идет о Стелленбошском университете, который по южноафриканским меркам считался либеральным, но я бы назвала его просто нормальным. Однако Зан выбрала университет Ранд Африкаанс в Йоханнесбурге, где решила изучать историю. Может, просто назло ему.

О ней не было ничего слышно целых девять месяцев. Затем она неожиданно объявилась в нашем доме и с порога заявила, что совершила ужасную ошибку. Ее шокировали расисты, с которыми она познакомилась в университете, и идеология апартеида, входившая в курс обучения. Последней каплей стал случай, когда она вечером возвращалась домой с группой студентов-регбистов, которые затеяли драку с пожилым чернокожим, жестоко избили его и оставили истекать кровью в грязи. Все весело смеялись, но она больше не хотела иметь с ними дела.

Нелс был рад. Она перешла в более либеральный англоязычный университет Витватерсранда и полностью изменилась — организовывала демонстрации, писала статьи в подпольных изданиях, попадала в полицию. После окончания университета она осталась в Йоханнесбурге, занимаясь более или менее одним и тем же и меняя одну временную работу в офисе на другую.

А теперь она едет в Англию заниматься бог знает чем.

Мне пришло в голову, что «Лагербонд» может быть тайным обществом по борьбе с апартеидом. Я рассказала Зан, что к Нелсу приезжали Хавенга и Виссер, но она тоже ничего не слышала о «Лагербонде». Думаю, что я просто выдаю желаемое за действительность.

Нелс уже несколько дней в Лондоне. Хорошо, что его нет дома.

27 июля

Ко мне только что приходили из тайной полиции. Раньше я с ними никогда не сталкивалась. На пороге появился вежливый молодой человек в пиджаке и галстуке. Увидев Зан, он сказал, что хочет побеседовать со мной наедине. Дорис принесла нам кофе, мы сели и немного поговорили о саде. Ему понравились магнолии и клумбы с фейнбос, он поинтересовался, сколько лет дубу у входа в дом. Похоже, наши с Финнисом старания были оценены по достоинству.

Он поинтересовался, насколько близко я знаю Либби Вайсман. Я сказала, что очень хорошо, тогда он спросил, известно ли мне, что Либби — член Коммунистической партии. Я изобразила возмущенное негодование и поинтересовалась, есть ли у нее ограничения в правах. Он ответил, что пока нет, но они за ней пристально наблюдают. И добавил, что женщине в моем положении лучше держаться от нее подальше.

— В моем положении? — переспросила я. — Вы имеете в виду, что я жена владельца газет или что я гражданка Соединенных Штатов?

— И то и другое, — ответил он. — Мы верим в торжество закона в этой стране и относимся ко всем гражданам одинаково, независимо от национальности или семейного положения.

Услышав это, я поперхнулась кофе. Но я поняла, что он имел в виду. Это был сигнал: «Берегитесь!»

Зан явно нервничала — она не сомневалась, что полицейский приходил поговорить о ней. Узнав, что о ней он не сказал ни слова, она явно обрадовалась, а потом спросила, что ему было нужно. В ответ я только улыбнулась.