Невидимая птица

Избегая определения – но как бы в результате неудачных попыток найти исчерпывающее – заключаю: скука – прежде всего начало. То – с чего, от чего… конечно – осознанная, как бы вслух произнесенная скука. В первую минуту неловко и чуть-чуть страшно (впечатление, как от неожиданно громкого слова после долгого молчания).

Потом ясно: если скучно, то как же быть?

Человек (и жизнь человечества) измеряется этим понятием: качеством, длительностью, причиной и исходом скучания…

К каждому хочется обратиться – (перефразируя ахматовские стихи):

Расскажи, как с тобой скучают,
Расскажи, как скучаешь ты.

Если даже (гипотеза) скука нечто вполне определенное, – есть все же для всех очевидные «плоскости», в которых она проявляется.

Первая, «бытовая» — т. е. навязанная извне. Перевод такого рода «скучно» на обывательский жаргон: «нечего делать». Этой – подвержены все без исключения – различие только в соприсутствующих настроениях. Лучшее место для наблюдений, кажется: вокзалы, поезда (даже метро). Чем заполняют эти часы (дни или минуты) законно бездельные?.. «Материя» человека оказывается даже в манере невольно и открыто скучать.

Неудачно выражение «убивать время»: именно таконо необычайно оживает. Одни «измеряют» его – шагая по платформам, коридорам, читая – просто или с конца к началу вывески. Другие его игнорируют – играя (карты и проч.), читая «вагонные» романы (какое признание скуки, если для нее существует целое литературное производство!?.). Бывают разговоры. Здесь люди спокойные, уверенные и/или наивно­счастливые, рассказывают, слушают. Спорят, рассуждают (часто не замечая собеседника) люди с какой-нибудь умственной или душевной «манией». – Даже со скуки такразговаривать можно только о вечно­сверлящем…

Есть и такие, что молча и долго «курят ни о чем» – эти знакомы с ней более близко и длительно.

В другой плоскости скука обусловливается не только «локальными», хотя все еще внешними причинами. Перевод здесь: вместо «нечего делать» – не для чего делать. Коротенькое «для», рассекая слово, заключает в себе весь ужас такого состояния. Непосредственного дела может быть сколько угодно (каждый знает, как много срочного в любое время) — но — руки связаны ощущением ненужности в конечном счете. «Конечный счет» совсем не философского свойства – скорее социального, если допустимо здесь такое слово.

Пример такого, почти физического, лениво­распущенного у одних, суховато-стойкого у других, скучания мы, эмигранты. Чувствую, что затрагивая этот вопрос, перехожу как бы в другую тональность. Все-таки: для меня «эмигрантский молодой человек» – прежде всего человек скучающий, хотя бы только общественно, но уже непоправимо-скучающий. Чем он сильней, умней, здоровей – тем более трагически и все углубляя скучающий… Это естественно: всякое «дело» интересно, только если оно является продолжением, – если присутствует в нем живая память о начале и конце. В этом его смысл– двигатель жизни действенной. Наши «дела» или романтично-бесконечны, или унизительно-«однодневны». Сегодняшний день скучен по природе. Значительно, любопытно, весело, интересно – относится к ощущению «завтра» и «вчера» в каждом данном мгновении.

Мы же живем как бы в отрезке времени, в отрезке общества, и только биологически делаем то, что люди в нормальной обстановке делают и социально. Зарабатываем и тратим деньги, читаем и пишем, создаем и разрушаем семью и т. д…

Для нас «скучно» слово скорее страшное, чем стыдное.

Наконец – (пишу: наконец, и думаю: быть может, то, о чем впереди, совсем, и далеко не последнее…) о той скуке, которая ничем внешним и общим не определяется. Как бы скучание безотносительное. В жизни оно почти не проявляется, часто даже помогает, толкает «действовать».

Не знаю – рождается ли с этим человек, или это приходит постепенно – всегда неожиданно, всегда безвозвратно… Во вс яком случае, это одна из первых «физиологических мы слей», которые стоит додумать. Здесь, «скучно» – сугубо-индивидуально и ни на какой общий язык не переводимо.