Невеста смерти

Поэтому Кэм подхватил одной рукой Гайю под талию, другой подхватил пышные складки юбки, чтобы не устраивать зрелище из ее стройных ног, на которые жу пытались заглянуть некоторые из пирующих, кто успел заметить ее обморок. Он осторожно уложил бессильное тело Гайи на ближайшее пиршественное ложе и деликатно удалился в тень, наблюдая за ее виртуозной игрой. Поднялся шум, забегали рабыни с полотенцами и водой, кто-то советовал сунуть ей в нос жженые перья и даже начал ощипывать жареного павлина, поданного на стол с его же перьями в хвосте, и даже совать их в лампион, но его вовремя остановили — иначе б вонь заставила бы перенести весь пир в сад. Какая-то немолодая полная матрона из тех, кто всегда и все знает, потребовала уксус, чтобы побрызгать Гайе в лицо — и Кэм напрягся, понимая, что придется на подходе выбивать сосуд с укусом из рук посланной за ним рабыни, чтобы эти придурковатые не выжгли Гаей глаза едкой жидкостью. Но и Гайя, поняв грозящие ей опасности, томно застонала, поднесла руку, унизанную кольцами, к лбу и открыла нехотя глаза:

— Неужели я упала? Ах, как неловко…

Все наперебой бросились утешать ее и уверять, что в такой духоте да еще с ее непривычки это вполне ожидаемо:

— Дорогая, ты же привыкла спать на попоне в чистом поле? И скакать там целый день… И да, еще и на море… ты же только осваиваешься в мирной жизни…

— Да не трогайте вы ее, — раздался раздраженный скрипучий голос, принадлежащий насупленному, дородному мужчине с седыми кудрявыми волосами и в тоге с двумя широкими пурпурными полосками. — Беременна. Разве не видно? Бледная, как смерть. И я наблюдаю за ней уже третий день. Ест мало, разве что отщипнет виноградинок. А от жареного барашка в меду нос так и воротит. Точно беременна.

— Совести нет, — ахнула сморщенная, покрытая таким толстым слоем белил глубоко немолодая матрона, что они на ее сухой коже дали пошли мелкими трещинками, начав осыпаться на паллий темно-лилового цвета из дорогой колхидской шерсти. — Она же не замужем. Вот все тут ахали и охали. Ах, трибун! Ах, героиня Рима. А я всегда знала, каким местом она заслужила свои регалии.

Гайя застонала уже неподдельно — ей хотелось разметать все это безумное, сплетничающее сборище и бежать, бежать по всем кривым улицам и взвозам до самых ворот, а дальше по дороге мимо виноградников, пока не упадет. Но она помнила, что от нее теперь зависит успех операции, и продолжила игру:

— Мне уже лучше…

Тут голоса замолкли, а толпа расступилась — к ней широкими шагами приближался сам император, и его одежды вздымались в такт энергичным шагам.

Ему услужливо бросились рассказывать, что тут произошло, но он властным движением велел замолчать.

— Несравненная Гайя, позволь предложить тебе мою лектику и охрану, чтобы сопроводить тебя домой, раз ты нуждаешься в отдыхе. И я пришлю к тебе незамедлительно своего врача.

— О нет, благодарю тебя, всемилостивейший Август, — Гайя томно заняла сидячее положение а затем встала, всем видом показывая, что она и из последних сил готова выразить почтение императору. — Мне намного лучше! Твой взгляд и внимание оказали целительное воздействие и вдохновили меня на дальнейшее веселие в твоем гостеприимном триклинии.

Она склонила голову, понимая, что взгляды мужчин сейчас прикованы к тому, как скользнула по ее груди подвеска, проваливаясь глубже в ложбинку. Величественный взгляд императора не был исключением… Но Октавиан быстро перевел дыхание и взял себя в руки — он давно привык к Гайе как к тайному телохранителю, которым она начинала свою карьеру в когорте, сам следил за ее подвигами и старался наградить вовремя, понимая, что при ее отчаянной храбрости может просто не успеть повесить на ее грудь очередную награду. Но вот незадача — когда он вручал фалеры и регалии отважному офицеру-спекулаторию, то эта великолепная, пышная, натянувшая ткань столы грудь была стянула доспехами, а локоны заплетены в тугую, прилегающую к голове косу. А сейчас и он понимал, что по трибуну Флавии мог бы и сам сойти с ума, если бы не был правителем Римской империи.

Император отдал распоряжения, и Гайю с почетом и предосторожностями проводили до лектики императора — хотя особого смысла в том не было, отличались они только украшениями и гербами. Ребята-телохранители, которых Октавиан отправил проводить, а вернее, отнести на руках в лектику, тихонько шепнули ей, спускаясь по лестнице, стараясь не наступить на струящийся за ними подол ее паллия нежно-апельсинового цвета:

— Трибун, да ты же пушинка! Может, ты и правда умираешь? — в голосе молодого парня, еще не слишком искушенного в методах работы спекулаториев, звучала тревога.

— Не дождешься, — еле слышно, но весело ответила ему Гайя и подмигнула.

Парень едва не выпустил ее из рук.