Невеста смерти

– Помни, Маркета, ты не должна говорить с ним, о чем бы он ни просил, как бы ни умолял. Если он поведет себя грубо или неподобающим образом, отведи глаза и не слушай. Он болен, очень болен, и, при всем своем воспитании, не выказывает пристойных манер в обращении с молодыми женщинами, – предупредил Томас. – Он может казаться принцем, каковым и является, будучи старшим сыном короля. Может казаться несчастным, заблудшим ребенком. Но поведение его непостоянно, и, пребывая под влиянием холерических гуморов, как сейчас, он груб и подл, как расхититель могил, и опасен, как бешеный пес.

Пихлер откашлялся.

– Да, да. Пора начинать, – закивал медик. – Я прошу тебя подождать. Возможно, нам удастся уговорить его провести кровопускание без тебя. Может быть, он уже позабыл о своем требовании.

После этого Мингониус повернулся и кивнул стражнику, который постучал в дверь.

– Здесь доктора, – предупредил он.

Второй стражник потянул тяжелую дверь, которая открылась с протяжным скрипом.

– Пойдем, усадим его, – сказал он. – А уж потом пусть и они заходят.

– Шлюхино отродье! – вырвался из комнаты пронзительный крик. – Можете отрезать себе лишнее, а меня оставьте в покое!

Томас расправил плечи и шагнул за порог.

– Доброе утро, – произнес он громким и бодрым голосом.

Пихлер посмотрел на дочь, приложил палец к губам и передал ей сумку с ножами и ведерко с пиявками, покоившимися на мокрой траве в мутной болотной воде, а потом тоже вошел в комнату королевского сына.

Маркета осталась в коридоре, чувствуя себя связанным и приготовленным для печи гусем. Тесный корсаж сжимал ей груди, а пальцы ног не помещались в материнских ботинках. Ей, привыкшей к простому, свободному платью, в котором она помогала отцу, или длинной белой рубашке, в которой работала в бане, было не по себе в нарядном облачении.

Стражник, и сам нередко посещавший баню Пихлеров, облизал губы и лукаво подмигнул ей. Сдерживая гнев, девушка посмотрела ему в глаза. Она пришла сюда не забавы ради, а чтобы помогать отцу – как он смеет обращаться с ней, словно с банщицей! Столкнувшись с ее смелым взглядом, стражник сконфузился и опустил глаза, сделав вид, что рассматривает паркетный пол.

Из комнаты по-прежнему доносились протестующие крики и проклятия, изрыгаемые как доном Юлием, так и стражниками, а может быть, и обоими лекарями.

Затем дверь открылась, и Зикмунд Пихлер вышел в коридор. Волосы его растрепались, а на щеке краснела глубокая царапина.

– Отец, ты поранился? – испугалась его дочь.

– Маркета, – не отвечая на вопрос, сказал цирюльник, – доктор Мингониус просит, чтобы ты вошла.

Он забрал у нее сумку и молча кивнул, не обращая внимания на стекавшую по щеке тонкую струйку крови.

– Держись от него как можно дальше, даже когда поднесешь чашу. Собирай кровь, но не приближайся, чтобы он не смог тебя укусить. Сейчас он связан, но без пут бывает очень проворен и быстр, – предупредил девушку цирюльник. – Будь готова отскочить и бежать к двери.

Он говорил прерывисто и все еще не мог отдышаться.

– Он под властью желтой желчи, холерического гумора, и потому смертельно опасен.

Маркета шагнула за порог.

В углу, у большого окна с видом на Влтаву и баню, сидел дон Юлий, привязанный к тяжелому резному креслу. Услышав легкие шаги, он повернулся и посмотрел на помощницу цирюльника.

Даже похудевший за последние недели, королевский сын оставался грузным, и девушка сразу же признала в нем Габсбурга. Признала прежде всего по характерной нижней губе – полной, красной и отвисшей. Природа, однако, обошлась с ним милостиво, наделив также и материнскими чертами – точеным итальянским носом и четко очерченными скулами. Лицо у него было овальным и вполне благородным, глаза – голубовато-зелеными, ясными и беспокойными.

– Ну вот, наконец-то что-то, на что стоит посмотреть! – бросил он.

Правая его рука дернулась, натянув веревку, к паху, а глаза вспыхнули.

Кровь бросилась в лицо Маркете, и она быстро опустила глаза. Пихлер, сжимая кулаки, шагнул к дочери и встал рядом с ней.

– Девушка будет помогать нам при кровопускании, а вы, пожалуйста, ведите себя, как и полагается благородному мужу, – сказал Мингониус. – В противном случае она уйдет.

– Нет! – рявкнул дон Юлий, изо всех сил натягивая путы и всматриваясь в Маркету так, словно пытался узнать в ней знакомую. Лицо его отобразило некое чувство.

Нечаянная встреча с невинностью смягчила личину порока, из-под которой проступили черты ребенка.

– Я знаю тебя! – прошептал пациент, подавшись вперед, насколько позволяли веревки. – Ты – королева книги, Ангел Купален!

– О чем он говорит? – чуть слышно спросила Маркета, повернувшись к отцу. Услышав, как Габсбург называет ее ангелом и королевой, она встрепенулась от странной дрожи.

– Это говорят гуморы. Держись естественней, не робей, но и не приближайся к нему, – велел ей Зикмунд.

Между тем сам больной вдруг посерел и забормотал что-то нечленораздельное, качаясь всем телом взад-вперед.

Доктор Мингониус подошел ближе, оставаясь при этом на безопасном расстоянии от Джулио и не прикасаясь к нему.