Этой ночью молодые супруги предавались любовным игрищам почти до рассвета, юная княжна постоянно выдумывала какие-то новые позы, шутила, смеялась – в общем, была в ударе, а уж князь… о нем и говорить нечего!
Женька проснулась лишь ближе к полудню – мужа рядом не было, видать, убежал уже к дружине, не стал молодую супругу будить. Ну и правильно – хоть днем полежать, расслабиться. Если дадут… ага, дадут, как же!
– Проснулась, госпожа? – видать, услыхав какой-то шорох, с поклоном заглянула в покои Здрава. – Князь велел тебе мантию принести, так я спроворила… Одеваемся?
– Одеваемся. – Княжна потянулась, щурясь от яркого солнышка, ничуть не стесняясь – так ведь, голой-то, и спала, – выскользнула из постели, подбежала к окну…
– Вот ведь, накинь, милая, – протянула рубаху служанка. – А вот те платье ромейское – как раз для важных дел.
Ромейское платье оказалось тяжелым, темным, с синими и палевыми узорами в обрамленьи золотого шитья. Парчовое, оно вовсе не облегало фигуру, а падало строгими складками, казавшимися вылитыми из металла. Смотрелось вполне солидно и красиво, тем более к платью прилагались замшевые туфли и – сама ведь выпросила! – мантия из расшитого серебром лилового бархата, а к ней – на голову – прозрачная сиреневая паволока с золотой искрой, а уж поверх нее…
– Ой! – Женька совсем по-детски всплеснула руками. – Корона!
– Венец княжий, – с поклоном пояснила служанка. – На-ко, госпожа, надень…
Златой венец пришелся вполне впору, как влитой, на плечи же легло широкое драгоценное ожерелье – пектораль, и это даже для закаленной туристки Летякиной показалось слишком – весило все одеяние килограмм десять точно, а то и все пятнадцать!
– Господи, – запоздало пожалела Женька. – И вот в этом всем на жаре полдня просидеть?! Ла-адно, коль уж назвался груздем…
Уселись в высоких креслицах на крыльце, в тенечке: чуть ближе ко двору, к людям – князь, чуть позади – его светлейшая супруга во всем византийском великолепии – строгая, с бледным лицом и нарочито серьезным видом – словно дама треф из шулерской колоды.
Святослав был одет, как всегда – в длинную рубаху и узкий кафтан, поверх которого красовался княжеский плащ – корзно.
Рядом с царственной парой стояли судьи-огнищане и темноволосый, лет шестнадцати-восемнадцати, парень, хромой на левую ногу, как предположила Женька – секретарь суда. Парня звали как-то смешно – то ли Волосый, то ли Безголосый… как-то так… Но! Едва только он подошел ближе, поклонился низенько, глянул…
Женька ахнула! Перед ней стоял рокер Одноногий Майкл! Ну, прямо вылитый! Так похож, что… И даже так же – хромой!!! Вот ведь… ну, бывает же!
Невольно нахлынули воспоминания…
Тот ларек в Крутогорске, где подрабатывала Летякина, располагался на окраине городка, в бывшем леспромхозовском поселке, прямо у автобусной остановки, между деревянной барачной двухэтажкой и заброшенным клубом, где собиралась по вечерам всякая урла. Вон, и сейчас уже начали тусоваться – сидели на крыльце, покуривали. Небольшая такая кодлочка, четверо малолеток. Двое – лет по шестнадцать, остальные совсем сопляки.
Сопляки-то сопляки, а дымили, как паровозы! Женьке из ларька их хорошо видать было. Посидели, покурили… отправили самого мелкого в ларек – сигареты кончились.
– Детям не продаем! – девчонка сказала, как отрезала. Продаст, и что? А стуканет кто? На штраф нарываться кому охота-то? – Постарше кто пусть заглянет – не переломится.
Вздохнув, пацаненок тряхнул длинной челкой да побежал обратно. Сидевшие на крыльце парни дружно – и явно недобро – посмотрели на ларек. Что-то сказали – верно, выругались, – сплюнули… Потом один из тех, кто постарше, дал своему незадачливому сотоварищу смачного леща и ленивой походкой направился за сигаретами.
– Слышь, че малому-то не продала, а?
– Не положено!
– На «не положено» знаешь, что положено?
Хамил парниша! И лицо у него было какое-то неприятное, круглое, серое, с перебитым носом. На редкость омерзительное лицо. По крайней мере, так почему-то показалось Женьке.
– Ладно, дай пачку «Примы»…
– Пожалуйста! Эй, эй! А деньги?
Вот ведь дура-то – сглупила! Надо было, как хозяйка учила, сначала деньги взять, а уж потом товар протягивать. Нет, ну, а эти-то хороши, нахалюги!
Плюнув, юная продавщица решительно выскочила из ларька и, нагнав кругломордого у остановки, схватила за руку:
– Заплатить-то забыл!
На остановке дожидались автобуса человек десять, воззрившихся на нахала с явным неодобрением. Тот обернулся, с ухмылкой наскреб по карманам мелочи – протянул:
– Да подавись ты!
– Коз-зел… – Девушка выругалась уже в ларьке, не сдержалась. – Вот ведь бывают же гнусы!
Часы в мобильнике показывали полвосьмого вечера. Еще полчаса и – шабаш. Приедет хозяйка, часть товара заберет, кассу снимет. Женька улыбнулась – скорей бы! Опостылело уже тут сидеть. Хорошо б тетка Лена, как в прошлый раз, загодя приехала – можно было бы на последний автобус успеть, не пешком топать. Прийти домой, а там…
Сидевшие на крыльце малолетки все таращились на ларек, видать, обсуждали, какая продавщица – стерва.