Неверный контур

Он помахал сигарой в темноте, очерчивая неправильный квадрат с такой быстротой, что перед глазами Фламбо вспыхивали пламенные иероглифы, о которых говорил его друг – неразборчивые, но необъяснимо зловещие.

– Предположим, кто-то другой взял в руки ножницы, – сказал Фламбо, когда священник снова сунул сигару в рот и откинулся на спинку скамьи, глядя в потолок. – Но даже если кто-то другой обрезал углы писчей бумаги, как это могло подтолкнуть Квинтона к самоубийству?

Отец Браун не изменил свою позу, но вынул сигару из рта и ответил:

– Никакого самоубийства не было.

Фламбо уставился на него.

– Проклятье! – воскликнул он. – Тогда почему же он признался в этом?

Священник подался вперед, уперся локтями в колени, посмотрел в пол и тихо, отчетливо произнес:

– Квинтон не признавался в самоубийстве.

Фламбо отложил свою сигару.

– Вы хотите сказать, что кто-то подделал его почерк?

– Нет, – ответил отец Браун. – Записку написал он.

– Опять все сначала, – с досадой проворчал Фламбо. – Квинтон сам написал: «Я погибаю от собственной руки…» на чистом листе бумаги.

– Неправильной формы, – спокойно добавил священник.

– Далась вам эта форма! – вскричал Фламбо. – Какое она имеет отношение к тому, о чем мы говорим?

– Всего было двадцать три обрезанных листка, – невозмутимо продолжал Браун, – и только двадцать два обрезка. Значит, один обрезок был уничтожен – вероятно, от записки. Вам это ни о чем не говорит?

На лице Фламбо забрезжило понимание.

– Квинтон написал что-то еще, – сказал он. – Там были и другие слова, например: «Вам скажут, что я погибаю от собственной руки…» или «Не верьте, что…»

– Уже горячее, как говорят ребятишки, – сказал его друг. – Но кусочек был шириной не более полудюйма, и там не хватало места даже для одного слова, не говоря уже о пяти. Вы можете представить какой-нибудь знак, едва ли больше запятой, который мог бы послужить уликой? Человек, продавший душу дьяволу, мог отрезать как раз такой кусочек.

– Ничего не приходит в голову, – наконец признался Фламбо.

– Как насчет кавычек? – осведомился священник и забросил свою сигару далеко во тьму, словно падающую звезду.

Казалось, Фламбо лишился дара речи, а отец Браун продолжал, как будто разъясняя элементарные вещи:

– Леонард Квинтон был литератором и писал о восточной романтике, о колдовстве и гипнотизме. Он…

В этот момент дверь за ними распахнулась, и доктор вышел наружу, надевая шляпу на ходу. Он протянул священнику длинный конверт.

– Вот документ, который вы хотели получить, – сказал он. – А мне пора домой. Доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил отец Браун, и доктор бодро зашагал прочь. Он оставил входную дверь открытой, так что на крыльцо падал луч света от газовой лампы. Отец Браун вскрыл и прочитал следующее: