Невернесс

— Хранитель прав, что ненавидит время. К чему нам беспокоиться о нем? Зачем нам часы, когда есть Мэллори Рингесс, утверждающий, что до темноты еще два часа?

Мать, вернувшись, доложила, что через лес можно проехать свободно и подъем не слишком крут. Это решило дело.

— Снег там глубокий, — сказала она, — но сверху крепкий наст, который не проламывается под лапами Ивара.

Мы стали запрягать собак для последнего перегона через лес, и тут случилось ужасное. Мне следовало насторожиться, еще когда Катарина вдруг бросила сбрую, выпрямилась и посмотрела на небо, словно на живописное полотно. Но я устал, был занят с Лико и не понял, что она смотрит на свое осуществляемое видение. Я затягивал постромки на широкой груди Лико, когда что-то выскочило из-за ближней скалы. Заяц-беляк, заложив уши, бешеными зигзагами несся по снегу. Лико рявкнул, вырвался у меня из рук и пустился вдогонку за зайцем.

Трудно описать то, что случилось потом. Трудно не только потому, что это запомнилось мне очень смутно, но и потому, что это причиняет мне боль. Лико мчался, почти белый на белом снегу, за такой же белой добычей. Бардо вскочил со своего камня, глядя вверх, и крикнул:

— Бог ты мой! Гляди! — Над краем утеса что-то мелькнуло. Заяц приближался к лесу, и я, тоже взглянув вверх, увидел синий силуэт на голубом небе. Талло, выставив когти, падала на зайца и на Лико — трудно было сказать, на кого именно, — падала камнем, нацелив задний коготь, как копье. Коготь вонзился в шею Лико. Раздался страшный тонкий крик — возможно, это слились воедино два звука: победный крик птицы и полный ужаса вой Лико. Собака упала на снег, судорожно сжимая челюсти. Я бежал к Лико, не понимая, почему он сам не пытается убежать. Я бежал к нему, полуослепший от снега и от страха, что талло сломала ему шею. Я бежал, намереваясь оторвать талло крылья и свернуть шею ей самой, а птица, глядя на меня ярким глазом, запустила когти Лико в бок, повернула голову, как бы недоумевая, и погрузила свой загнутый клюв в раскрытую, исходящую пеной пасть Лико. Еще один жуткий вопль — а потом тишина. Птица вскинула голову — все это время, которое как бы остановилось, я продолжал бежать, — держа в клюве розовый язык Лико. Щелкнув клювом, она проглотила лакомый кусок, не сводя с меня своего глаза. И снова клюнула, как будто времени у нее было невпроворот. На этот раз заорал я, а клюв вошел Лико в глаз, открытый и полный ужаса. Я рассекал воздух кулаками. Птица, запрокинув голову, разинула клюв, а потом лениво, все так же глядя на меня, подскочила, захлопала крыльями и взмыла ввысь. Я стоял над Лико, беспомощно сжимая и разжимая кулаки.

Подошел Соли, за ним Бардо и все остальные. Соли, глядя на визжащего Лико, сказал:

— Не видишь разве — он умирает?

Я молчал, уставившись на запятнанный красным снег.

— Это твоя собака, пилот. — Кровавая снежная каша стыла у меня на глазах. — Ты должен убить его, — сказал Соли.

Нет. Я не мог убить Лико, вожака моей упряжки, моего друга…

— Сделай это, пилот. Быстрее.

— Нет. Не могу.

— Будь ты проклят! — вскричал редко ругавшийся Соли, нагнулся и со страшной силой обрушил кулак на голову Лико. Хрустнул череп, и Лико затих, превратившись в кусок покрытого шерстью мяса. Соли выругался еще раз, прижал ладонь к виску и зашагал прочь.

— Лико умер, — сказал, подойдя ко мне, Бардо. Своей мощной ручищей он обнял меня за плечи. — Все, паренек.

Я хотел посмотреть на Лико, но не смог.

— Он был живой, — прошептал я, — а теперь мертвый.

— Вот горе-то, — промолвил Бардо, качая головой. — Вот горе.

Мне хотелось обнять Лико, пощупать его, подержать руку на его стынущем носу — но я не мог себя заставить. Он перестал быть живым существом, которое можно потрогать, — он стал мохнатым мешком, полным густеющей крови и костей, а когда вернется талло или придут волки, от него не останется ничего, кроме пятна на снегу.

— Он был красавец, — сказала Жюстина. И добавила так тихо, что ветер почти заглушил ее слова: — Лико, ми алашария ля шантих. — Это была заупокойная молитва деваки.