Неверная жена

– Я умею слушать. И смотреть. Я видел, как к Аз ад-Дину приехали гонцы от султана, а потом слушал, что они рассказывали у костра другим. Конечно, я знаю не все. Латинянское войско стоит в Галилее, у Сефорийских источников, и несет с собою Животворящий Крест Господень. Сам Ираклий, патриарх Иерусалимский, там. Им два дня марша до Тиверии, и если Салах ад-Дин осадит город, возможно, именно туда направятся латиняне.

– Тиверия – оплот Раймунда, – сказала Александра. – Я бывала там.

– Жестокая ирония, верно? Граф Триполийский всегда выступал за мир с Салах ад-Дином, а тот осадит именно его город. Они друзья. Возможно, султан надеется, что после этого Раймунд уговорит короля и тамплиеров решить дело миром. Я бы не надеялся. – Даниэль покончил с телятиной и взялся за куриную ногу. – Мы, воры, люди злые, а потому обычно оказываемся правы. Салах ад-Дин не отступится. Не после того, как Рено де Шатильон коснулся его сестры.

Александра смотрела, как движутся его руки. Даниэль сбросил куртку и закатал рукава рубашки до локтя, ничуть не заботясь о том, что это может смутить даму.

– Значит, битва уже совсем скоро?

– Выходит, так. – С курицей тоже было кончено, и кинжал в мгновение ока раскромсал персик. Косточка стукнула о блюдо. Даниэль ел с таким аппетитом, что Александре тоже захотелось; она дотянулась и взяла себе персик.

– Ты вроде не беспокоишься совсем, что мы окажемся в мусульманском войске около осажденного города.

Даниэль пожал плечами.

– Я же говорил, что изворотлив. У меня есть друзья, и я надеюсь, что в крайнем случае они помогут мне. А ты не переживай о том, что Аз ад-Дин может тебя коснуться, госпожа Алия. – И тут он посмотрел прямо ей в глаза. – Я видел, как он смотрел на тебя. Он не посмеет, он слишком благороден и слишком умен, чтобы принуждать даму. А если все же перейдет черту, я перережу ему горло, как тому грабителю.

Александре была приятна такая забота, но…

– Если ты сделаешь так, тебя точно казнят.

– Потому я не стану так делать. Никто не коснется тебя, если ты сама того не захочешь.

Разговор принимал оборот опасный. Александра не привыкла рассуждать с мужчиной о таких вещах, об этом говорить вообще не принято. Но Даниэль… он забрал ее от Джабира. Он все знает. Может, больше, чем нужно.

– Не уверена, что когда-нибудь позволю мужчине коснуться меня.

Он отвел взгляд.

– Что же, ты теперь думаешь уйти в монастырь и до конца жизни отмаливать грех?

– Я отмолю грех в Иерусалиме. Но я не могу так быстро забыть зло, которое мне причинили.

– Я понимаю тебя, – сказал Даниэль, глядя на танцующий в плошке язычок пламени, – и потому говорю, что буду защищать. Хотя бы некоторое время.

И тут Александра подумала – а что, если бы он прикоснулся к ней? Не как друг или слуга – как любовник? Она слышала о том, что люди временами сгорают от страсти, но не понимала, как это. Ее муж приходил исполнять супружеский долг, требовал, чтобы Александра лежала неподвижно, и уходил через несколько минут. Джабир… о Джабире и вовсе вспоминать не стоило.

Однако… здесь Восток. Здесь иные законы, иные люди. И если они говорят о любви и касаются друг друга, то, возможно… Откинувшись на подушки, спрятав лицо в тени, Александра смотрела на человека, похоже, единственного в мире, которому она позволила бы теперь коснуться ее.

Даниэль, сосредоточенно пробовавший ногтем лезвие кинжала, негромко произнес что-то по-арабски – Александре показалось, будто стихи. Она спросила.

– Это и есть стихи, – согласился Даниэль. – Им четыре сотни лет, и сочинил их Маджнун Кайс ибн аль-Муллавах, что происходил из народа бедуинов. Мой друг Фарис, когда учил франкский язык, рассказал их мне и попросил помочь перевести, чтобы блеснуть, если попадется вдруг возлюбленная из франков.

– И ты помог?

Даниэль кивнул.

– И можешь мне прочесть?

– Только часть. Я не помню все. Многие бедуины считают, что любовь неизменно приводит любящих к гибели, но и на том свете поэт будет следовать за своею возлюбленной: ведь любовь их вечна. – И, не дожидаясь повторной просьбы, заговорил:

Я все забуду – племя, род, заветный дым кочевья.
Любимую не отнимай. Не требуй отреченья.
Ты сам, всесильный, повелел любить, не зная меры.
Зачем от верного слуги ты требуешь измены?
Ты пожелаешь – я уйду от искушений милых,
Но от любимой даже здесь отречься я не в силах…[16]

Читал он не так, как делали это придворные поэты, – без надрывных интонаций, без декламации, как будто просто говорил, – и это понравилось Александре. Но Даниэль быстро умолк и поднялся; пламя в плошке испуганно качнулось.

– Уже ночь. Пора спать, завтра ждет долгий путь. Я лягу у шатра, чтобы ты могла позвать меня, если нужно.

– Ложись внутри, у выхода, – сказала Александра, не шевелясь. – Так тебе будет удобней.