Неверная

Глядя мне прямо в глаза, он рассказал, что министр интеграции Рита Вердонк собирается аннулировать мое голландское гражданство. Через полчаса я должна буду получить официальное письмо из Министерства юстиции. Рита заверила Зальма, что не станет придавать это дело огласке до следующего дня, когда я вынуждена буду сообщить о своем выходе из состава парламента.

Я изо всех сил старалась сдержаться, а ван Бик, казалось, вот-вот расплачется.

– Мы не допустим этого, – проговорил он.

– Это просто смешно, – в сердцах добавил Геррит. – Вам нужно будет нанять хорошего адвоката.

Когда мы стали прощаться, он выглядел настолько подавленным, что мне захотелось его подбодрить.

– Не волнуйтесь, – сказала я. – Все будет хорошо.

Расплакалась я уже после того, как за ними закрылась дверь.

Через пять минут позвонила Рита. Разговор получился коротким. Она сказала, что в ее решении нет ничего личного, но у нее были связаны руки – ей пришлось признать мое гражданство недействительным. Я вообще не должна была его получить, ведь, подавая прошение в 1997 году, я назвалась ненастоящим именем и дала неверную дату рождения.

Мы холодно распрощались, а десять минут спустя в дверь позвонили. На пороге стоял один из офицеров голландской службы безопасности DKDB. Обычно он лукаво улыбался, но в этот раз с совершенно серьезным лицом протянул мне белый конверт с изображением Фемиды с весами в руке.

«Уважаемая г-жа Али.

Настоящим уведомляем Вас о том, что, согласно принятому решению, голландское гражданство Вы получили незаконно, используя некорректную личную информацию. Постановление о Вашей натурализации отменено. Вам дается шесть недель на ответ».

Едва я успела дочитать письмо, как в выпуске теленовостей показали репортаж: Рита Вердонк сообщала о том, что я никогда и не являлась гражданкой страны.

Я больше не была голландкой.

Эта странная цепочка событий началась еще неделей раньше, 27 апреля, в последний четверг перед каникулами в парламенте. Мой график был полон встреч, и это довольно сильно вымотало меня, но я с нетерпением ждала знакомства с продюсером документальной передачи Zembla. Он пришел в парламент, чтобы поговорить со мной о тех местах в Кении и Сомали, где я выросла, и показать кое-какие записи, сделанные там.

Продюсер включил видеомагнитофон. На экране я увидела свою школу, дом в Кариокоре, где мы жили, когда Абех ушел от нас. Рядом стоял мой брат Махад, в темных очках на пол-лица, худой и нервный. Я удивилась тому, что репортер добрался даже до него, но от воспоминаний у меня потеплело на сердце. На улицах Найроби я заметила множество женщин в исламских головных платках. Когда я ходила в школу, директор запрещал матери отправлять нас учиться в платках; теперь же они были повсюду.

Выключив кассету, журналист засыпал меня вопросами о прошлом, и тон его речи был весьма враждебным. Я с трудом заставила себя оставаться в рамках приличий, когда он сказал, что Ма-хад заверил его: сестру не подвергали обрезанию, потому что их семья слишком прогрессивна для этого. Я попыталась объяснить, что Махад старался сохранить лицо. Он не хотел, чтобы иностранец узнал, что в нашей семье соблюдаются обычаи, которые на Западе могут счесть варварскими. Брат мог болтать что угодно, но это вовсе не было правдой.

Журналист продолжал: правда ли, что, приехав в Голландию, я солгала, подавая прошение о натурализации? Это был общеизвестный факт, о котором я упоминала довольно часто. Едва войдя в круг голландских политиков, я добровольно призналась в том, что утаила часть информации, подавая прошение. И всякий раз, когда об этом заходила речь, я объясняла, почему так поступила. Так что и в разговоре с продюсером Zembla я подтвердила, что не сказала тогда всей правды.

Репортер задал еще несколько вопросов в том же недружелюбном тоне, но тут Айрис, моя помощница, постучала в дверь. Глава отдела безопасности и защиты при Министерстве юстиции прибыл в мой кабинет вместе со своим заместителем. Мне было пора идти. Все еще возмущенная нападками журналиста, я вошла в комнату и увидела на лице Аряна Йонге Воса, всегда таком бесстрастном, неожиданное сочувствие.

– Присядьте, – сказал он. – Вот, выпейте воды.

Затем он протянул мне папку с документами. Мои соседи подали в суд, требуя выселить меня из квартиры, так как повышенные меры безопасности нарушали их право на частную жизнь и вызывали у них тревогу. Разбирательство тянулось уже несколько месяцев, но я и предположить не могла, что проиграю это дело. Однако в папке лежало постановление апелляционного суда, согласно которому мне давалось четыре месяца на то, чтобы покинуть квартиру. Йонге Вос сказал, что ему нелегко было добиться такого благоприятного решения.